Следующие несколько минут, которые показались им целой вечностью, они провели в полной неподвижности, не сводя глаз с этой слабо освещенной (должно быть, лампа была снабжена абажуром) половины окна, стараясь не выдать своего присутствия ни единым движением.
Внезапно чисто инстинктивно Шарль отступил в сумрак чердака.
Жюльен, выдохнув, шепотом констатировал:
– Его совсем не слышно! Как такое возможно?
Шарль сжал его руку, призывая к молчанию. Глаза у него округлились настолько, что водитель, видя в лунном свете это ошеломленное лицо, почувствовал себя гораздо менее уверенно.
И действительно, в эту минуту Шарль испытывал неописуемое изумление. Человек с лампой был среднего роста. Он носил короткие, с проседью бакенбарды; пышные волосы пребывали в совершеннейшем беспорядке. В его чертах угадывалась энергичность; глаза метали быстрые взгляды. На нем была плохо подогнанная, чуть ему великоватая, оливкового цвета куртка с коричневым велюровым воротником; широкий ворот мягкой сорочки, поддерживаемый завязанным кое-как шелковым галстуком, небрежно расстегнут.
Короче, сколь бы невероятным это ни казалось, но тот, за чьими действиями в этот сентябрьский вечер 1929 года наблюдал Шарль, был, как читатель уже, вероятно, догадался, Сезар Кристиани, бывший капитан корсаров его величества императора Наполеона I, павший от рук убийцы в Париже, в доме № 53 на бульваре Тампль, 28 июля 1835 года, в возрасте шестидесяти шести лет.
Живой (или скорее – оживший) и невредимый!
Дрожа, словно в лихорадке, Шарль пожирал глазами это невероятное зрелище. Затем вдруг к нему вернулась рассудительность. Мистификация была подготовлена тщательно, очень искусно и, вне всякого сомнения, именно для него, Шарля Кристиани, так как подобная реконструкция не смогла бы столь сильно взволновать ни Клода, ни Перонну, ни одного из обитателей соседней деревушки.
Поэтому он взглянул с уже бо́льшим хладнокровием на переодетого незнакомца и разыгрываемую им для своего тайного наблюдателя сцену.
Сделано все было превосходно, разыграно – как по нотам. Безукоризненная копия старого морского волка, лет шестидесяти с небольшим: суровые, резкие движения, подлинная выправка и всё что ни на есть устарелое, минувшее, чуждое нашему времени. И лампа! Старая масляная лампа Первой империи, которая всегда находилась в кабинете первого этажа, откуда мистификатор украдкой, без ведома Клода, ее стянул!..
Тем временем субъект с достойной восхищения серьезностью продолжал свои поиски на полках библиотеки. Вот он сделал вид, что обнаружил искомое: кипу бумаг. Потом вернулся к невидимому письменному столу, и взору Шарля снова предстала лишь верхняя часть библиотеки и кусок стены.
Сказать, что Шарль понимал хоть что-то в происходящем, было бы погрешить против истины. Он переходил от догадки к догадке, и ничто не подталкивало его к тому, чтобы остановиться на какой-то одной из них. Единственное, что он решил для себя, так это не брать этого любителя глупых шуток, как говорится, с поличным, но дождаться его выхода, чтобы узнать, куда он направится и что будет делать после того, как он покинет «верхнюю комнатку», из которой всегда выходит в районе полуночи.
Ожидание тянулось долго. Незнакомец показался лишь раз, перед самым уходом, пройдясь туда-сюда по комнате все в той же фальшивой тишине, которая с каждой минутой становилась все загадочнее.
Настал момент, однако, когда, снова взяв свою старинную лампу, гость устало провел рукой по растрепанной шевелюре и, бросив за окно
– Осторожно! – шепнул Шарль.
И они оба вжались в стену.
Приближалась развязка! По правде сказать, они утратили – пусть и всего на миг – чувство реальности и в самой глубине души были не слишком уверены в том, какой оборот примут эти удивительные события. Некто должен был выйти из комнаты, спуститься на несколько ступеней по лестнице, пройти на чердак, прошествовать мимо них или же удалиться в направлении других чердачных помещений… Гость должен был двигаться бесшумно, будто во сне, и они предвкушали этот призрачный проход не без некоторого содрогания…