Повелитель света

В конце рукописи сообщается о нескольких малоинтересных опытах, которые он ставил с оптическим стеклом во время своего пребывания в Силазе, пространных рассуждений касательно одной идеи, от которой он отказался: предоставить образец материи во временное пользование химикам, чтобы те попытались провести ее анализ, а затем и воссоздать. Наконец, он объясняет, почему перед отъездом в Париж решил заменить два обычных стекла «верхней комнатки» двумя «чистыми» пластинами оптического стекла, – просто для того, чтобы оставить там невидимого наблюдателя. По возвращении в Силаз ему останется лишь выдернуть гвозди из рамы и пролистать пластины; так при желании он узнает обо всем, что происходило в его отсутствие в парке или перед замком; и если какой-нибудь инцидент покажется ему заслуживающим внимания, он всегда сможет рассмотреть эту сцену спокойно и во всех подробностях.

Однако же он допускал, что уже не вернется в Савойю, поэтому забавы ради установил пластины толщиной в целый световой век, если можно так выразиться, – у всех на виду, чтобы спустя сто лет люди испытали несравненное изумление, разглядывая через эти пластины сцены из его эпохи.

Ставней окно не имело; стало быть, ничто – по крайней мере в течение какого-то времени – не заслонит вид и не воспрепятствует действию света.

Пластины, будучи «чистыми», останутся непроницаемыми также на протяжении целого столетия, вследствие чего не будут привлекать внимания.

Итак, Сезар закрепил их в раме окна, тщательно замазав по краям, – его уловка могла не сработать, если бы кому-нибудь бросилось в глаза слабое свечение среза.

На этом заканчивается его исповедь, которую он писал по вечерам в «верхней комнатке», где никто в этот поздний час его не беспокоил. Предпоследняя фраза сообщает о том, что одну пластину оптического стекла он намерен захватить с собой в Париж. В последней Сезар говорит, что отбывает через три дня, чем – если вспомнить о тех пластинах, которые с этого момента уже закрывали позади него половину окна, – придает концовке шутливо-лукавый оборот.

Прочтя это последнее предложение, Шарль Кристиани, его прапраправнук, живо припомнил тот ироничный взгляд, который Сезар – точнее сказать, призрак Сезара – бросил на таким вот образом застекленное окно. Взгляд, который, как тогда показалось самому Шарлю и его водителю Жюльену, предназначался именно им.

Закрыв рукопись в желто-черной обложке, Шарль (голова его гудела, и уже давно) огляделся, не зная наверняка, в каком веке он находится. Наряду с лихорадочным восторгом он бессознательно ощутил жуткое разочарование, так как находка доселе неизвестного манускрипта за авторством Сезара Кристиани еще пару часов назад позволяла ему смутно надеяться на какое-нибудь открытие, какой-нибудь новый факт, касавшийся отношений корсара с его убийцей, Фабиусом Ортофьери. И сколь бы ни было важным то, что он сейчас узнал, какое бы изумление все это ни вызывало, Шарлю, однако же, казалось, что обманщица-судьба, хоть и могла бы ему помочь, предпочла снова, в который уже раз, остаться безучастной к его молитвам.

Глава 8 Несчастье минус пять

На кортах Сен-Трожана разыгрывались последние теннисные матчи. Из-за ограждения меж отцветших розовых кустов за игроками наблюдали группки зрителей, заполнивших садовые скамейки и стулья. Шли полуфиналы и финал одиночного мужского разряда. То был последний день перед «великим исходом». Завтра корабль, направляющийся на Шапю, будет набит пассажирами, в ясный день олеронской осени возвращающимися в места с более суровым климатом.

Люк де Сертей, уже прошедший в финал, в сторонке беседовал с Маргаритой Ортофьери. Он был уверен, что выиграет кубок, и даже не стремился узнать, кто победит во втором полуфинале, разыгрывавшемся в данную минуту, и станет его соперником.

Гораздо больше Люка заботило другое.

Ему не терпелось еще до завершения сезона внести окончательную ясность в свои отношения с Ритой.

– Мне кажется, – говорил он ей, – мы знакомы уже целую вечность, и, возможно, настал тот момент, когда стоило бы перейти на новую ступень этого знакомства. Завтра примерно в этот же час мы разъедемся: я – в одну сторону, вы – в другую. Мы будем видеться лишь урывками. Почему бы нам не положить конец этим прелиминариям? Ваш отец и ваша мать здесь, и я имею все основания полагать, что они не станут противиться… Рита, вы позволите мне сегодня вечером просить вашей руки?

Рита молчала; ее глаза рассеянно следили за поединком двух соперников на подступах к сетке. Но она явно пребывала в растерянности.

– Простите, – наконец выдавила она из себя. – Я ожидала, что вы это скажете, вот только не думала, что слова эти так на меня подействуют. Редко все идет так, как планируешь. Вы видите меня очень взволнованной и… как бы получше выразиться? Оробевшей. Мне немного страшно.

– Я не сделаю ничего без вашего дозволения, – произнес Люк с глубокой нежностью и с некоторой досадой, вполне, впрочем, объяснимой.