Повелитель света

Отсоединенная от перьевого рисунка прабабки Эстель, пластина показала – в более мягком свете, затуманенном сгущающейся книзу дымкой, – обои, те самые, с золотистыми пальметтами, обои времен Первой империи. Вне всякого сомнения, заключенная в раму пластина являлась частью наследства, предназначавшегося Наполеону Кристиани, который в 1842 году, через семь лет после смерти Сезара, женился на Эстель, прабабушке Шарля. Впоследствии Эстель нашла на каком-то чердаке и приспособила для своей копии «Любовной клятвы» именно эту пихтовую рамку, в которую, как ей, вероятно, казалось, прежде была вставлена другая, пропавшая гравюра. Она воспользовалась ею для обрамления собственного произведения, сделав из пластины люминита основу для рисунка. Впоследствии «Любовная клятва» вместе с другими семейными реликвиями переехала в Силаз и заняла свое нынешнее место на стене этой спальни. В течение многих лет рамка, рисунок и пластина оставались здесь, представляя собой разнородное и загадочное соединение. Шарль, когда занимал эту комнату, ничего не замечал. Темная пластина скрывала ото всех глаз свет, который медленно перемещался в ней в обоих направлениях. Она была почти той же толщины, что и те, которые Шарль вынул из окна «верхней комнатки», следовательно, для того чтобы, пройдя насквозь, свет возник как с одной стороны, так и с другой, должны были миновать примерно сто лет, что, вероятно, случилось во время последнего пребывания Шарля в Силазе.

Разглядывая ту сторону, на которой по некой безумной случайности он обнаружил Сезара в его парижском кабинете, Шарль заметил, что с ожившей картины, в самом ее уголке, была стерта теперь уже совершенно недоступная для взора надпись: написанные мелом цифры, те обманчивые цифры, которые должны были «превратить» пластину в грифельную доску для письма. На другой стороне, внимательно ее изучив, он нашел в соответствующем углу неясные следы стирания и, потерев это место пальцем, увидел, что палец немного побелел от мела. Прабабка Эстель, знаменитая своим «артистическим» складом, не удосужилась протереть доску, из которой она сделала подложку для своей «Любовной клятвы». Более того, будучи женщиной не слишком внимательной и рассеянной, голубушка, должно быть, не обратила внимания на светящиеся полоски среза. По правде сказать, при дневном свете эти чрезвычайно тонкие полосы легко было спутать с отблесками, а прабабке Эстель едва ли было дело до того, должен ли этот грифель быть столь же матовым, как прочие образчики данной материи.

С каким волнением Шарль пожирал глазами кабинет Сезара, который виделся ему словно в отверстие, пробитое в стене над бюро с круглой крышкой и чем-то напоминавшее потайное окошко, какие делали в XIX и XX веках! И какая фантастическая надежда возрождалась в нем! Ведь акварель Лами удостоверяла наличие люминита в кабинете на следующий после убийства день, даже в день самого преступления! И если эта пластина присутствовала при смерти Сезара, то должна была запечатлеть в цвете все фазы! И следовательно, ему оставалось лишь разделить ее и рассудительно, лист за листом, пролистать, чтобы добраться до той эпохи, что предшествовала преступлению, до того июльского дня 1835 года, когда преступление совершилось, до той самой минуты, когда убийца произвел смертельный выстрел в грудь своей жертвы! Фотографический снимок убийцы Сезара сохранился внутри пластины! Был ли это Фабиус Ортофьери? Шарль имел теперь возможность в этом удостовериться!

День 28 июля 1835 года, чудесным образом сохраненный в самой толще люминита, мало-помалу приближался где-то там, внутри, к одной из двух поверхностей, и разрез, кливаж, произведенный на желаемом расстоянии от краев, мог показать его тотчас же.

Однако Шарль Кристиани ничего подобного не сделал. Он сразу же осознал, какими предосторожностями следует окружить подобную операцию. Прежде чем что-то предпринять, нужно было как следует подумать. Ничего нельзя было оставить без внимания, ни с одной из точек зрения, а их, этих точек, было бесчисленное множество.

Он рассматривал их одну за другой, не покидая для этого свой несравненный пост наблюдения, который отправлял его в прошлое…

В прошлое, разумеется. Но в какой именно его день?

Он узнал это с легкостью, которая привела его в восторг и породила в его мозгу отрадное предположение, что ему благоприятствует сама судьба.