Повелитель света

На камине в кабинете Сезара стоял, как мы помним, бюст императора. Никакого зеркала рядом не было (весьма досадное обстоятельство, как мы увидим позднее). Но вверху – огромный по сравнению со скромными размерами комнаты, однако же драпированный, чтобы занимать меньше места, – сверкал гидон корсара: пурпурный флаг с золотым Христом. Чуть ниже на стене, прямо по центру камина, висели восьмигранные часы с маятником (также времен Первой империи), а еще ниже, среди коллекции оружия, между секстантом и барометром и рядом с раскрашенными гравюрами, изображающими все виды парусников, выстроив в линию все шесть столбцов полугодия, располагался календарь, окаймленный оранжевым бумажным басоном. Этот календарь находился слишком далеко, чтобы Шарль мог различить даже самые крупные его буквы. Пришлось спуститься в кабинет первого этажа башни, чтобы взять там лупу и полевой бинокль. Как и ожидалось, лупа ничем не помогла, потому что «картинка», воспроизводимая люминитом, не имела ничего общего с изображением, проявляющимся на поверхности; она была объемной, как реальность, каковой она и являлась, но только реальностью запаздывающей, похожей на реальность давным-давно исчезнувших звезд, которые по-прежнему видны на небосводе, поскольку свету необходимо время для преодоления расстояния между звездами и нами.

Но полевой бинокль в этих условиях проявил себя просто прекрасно. Он приближал все, что находилось в рабочем кабинете на бульваре Тампль с такой легкостью, словно речь шла об обычной комнате. Так Шарль смог прочитать указанный на календаре год: «1833».

Он навел свой оптический прибор на сидевшего за столом старого корсара. Шарль мог бы сосчитать его морщины, волоски его кустистых бровей. Он видел, как неуловимо с каждым выдохом приходят в движение его ноздри. Это было почти пугающе – жизнь этого человека из прошлого, который вот уже почти век назад упокоился в могиле на кладбище Пер-Лашез, предстала во всех подробностях, так что Шарль мог ощутить ее ритм и тепло. Сезар носил теперь роговые очки. Он склонился, чтобы написать новое письмо, и только что проставил на нем, в верхней части листа, дату: 12 мая 1833 года. Шарль разобрал ее, перевернув пластину люминита, так как со своего места он видел то письмо, которое писал Сезар, в зеркальном отражении.

Еще два с лишним года жизни, мой бедный Сезар!

Двенадцатое мая. Действительно, за окном с небольшими форточками деревья бульвара Тампль, очень густые – посаженные в четыре ряда, – уже нарядились в свою молодую весеннюю листву…

В это мгновение Шарль, как историк, испытал одну из самых сильных эмоций. Положение пластины люминита было таково, что с того места, куда Сезар повесил ее в качестве картины или же зеркала (мы повторяем это специально), она охватывала вид бульвара вправо, к востоку. И там, между домом, в котором располагался рустованный кабачок, и скромным, низеньким, с нависающей над павильоном четырехскатной кровлей «Кафе тысячи колонн», стоявшим чуть в глубине, высился домишко с одним окном на каждом из трех этажей; первый его этаж был выкрашен – уже! – в кроваво-красный цвет, а третий, под изогнутой, словно бровь мошенника, крышей, открывал на широкий парижский бульвар свой единственный глаз – квадратное, с поднятыми жалюзи окно.

При помощи бинокля, который дрожал в его руках, Шарль прочел справа от окна первого этажа, в «пробеле», оставленном на ярко-красном фоне, цифру 50. Чуть выше, прямо над окном, тусклыми буквами было выведено по красному: ВИНОТОРГОВЕЦ.

Еще выше окно второго этажа венчала такая вывеска:

4 франка в год

ГАЗЕТА ПОЛЕЗНЫХ ЗНАНИЙ

Улица Мулен, 18

Дом адской машины!

Еще два года! Точнее: два года, два месяца и шестнадцать дней – и из этого окна с жалюзи выпустят смертоносный залп! И эта мостовая будет усеяна убитыми и ранеными! И свершится одно из самых печально известных покушений всемирной истории!

Никогда еще ни один историк не испытывал более странного ощущения! Разглядывать в бинокль, сколь угодно долго пожирать глазами, камень за камнем, в мельчайших деталях роковой, проклятый, ужасный дом Фиески с его деревянным навесом, фонарем, тремя разными окнами, черепичной крышей и нагромождением дымовых труб, высившихся над зданием в левой его части!

В кабинете Сезара возникло движение.

Выскочив из-за двери, которая, справа от камина, соединяла эту комнату с гостиной, обезьянка Кобург, преследуя Питта, любимого попугая, ворвалась в кабинет, размахивая непропорционально большими руками. Должно быть, она отстегнулась; с кожаного пояса свисал обрывок цепи.

Двуцветная птица уселась на плечо Сезара, тот резко отчитал шимпанзе и утащил в гостиную, которая, должно быть, представляла собой довольно странный уголок, принимая во внимание его обитателей.