Повелитель света

– И за потомка этого мерзавца я едва не выдал дочь! – промолвил господин Ортофьери с гримасой брезгливости.

Он взял рукопись и с пренебрежительным сожалением бросил ее на стол.

– А теперь я хотел бы представить вас моей супруге, – продолжал он. – А также… гм! гм!.. моей дочери… Полагаю, они сейчас дома…

– Моя мать будет счастлива засвидетельствовать свое почтение мадам Ортофьери, – поспешил ответить Шарль, заметно смутившись. – К тому же она желает от имени всех Кристиани принести вам наши извинения. Это наш долг перед наследником Фабиуса Ортофьери, коим вы и являетесь.

– Оставим мертвых в покое, – сказал банкир. – Как говорится, кто старое помянет… Главное, что между нами никогда не проливалась кровь, как не происходило и ничего такого, что могло бы оправдать кровопролитие. Извинения! Да прекратите!..

– В любом случае моя мать хотела бы…

– Пойдемте, господин Кристиани!

«Почему он смеется?» – спрашивал себя Шарль, подчиняясь Ортофьери, дружелюбно подталкивавшему его по направлению к двери просторного и роскошного кабинета.

Ответ на этот вопрос он получил уже через несколько мгновений.

– Дорогая, – промолвил банкир, открыв эту дверь, – позволь представить тебе господина Шарля Кристиани, выдающегося историка.

Выдающийся историк резко остановился.

Посреди гостиной, у чайного столика, стояли несколько весьма известных персон, которые при его появлении обернулись к двери и мгновенно замерли с улыбками на губах. В этой внезапной неподвижности было нечто такое, что наводило на мысль то ли о некоем сновидении, то ли о кабинете восковых фигур. Шарль автоматически подумал о господине Куртиусе, который некогда, в годы правления короля Луи-Филиппа, содержал подобное заведение в доме № 54 на бульваре Тампль, напротив особняка Сезара. Он едва не задался вопросом: а не являются ли эти люди, захваченные им врасплох, скорее бесчувственными манекенами, нежели мадам Ортофьери, мадам Кристиани (урожденной Бернарди), кузиной Друэ, рядом с которой застыли Мелани, Бертран и его нос, шатенка Коломба, такая печальная и белокурая Женевьева Летурнёр, наконец, несравненная Рита. Если так посмотреть, он бы мог даже удивиться, что не видит среди них фигур повелителя света, своего знаменитого предка, Фабиуса, прекрасной Анриетты Делиль, господина Трипа, человека с тростью, и злокозненного Жана Карту́.

Но перед ним – по крайней мере, в центре гостиной – стояли люди из 1930 года, живые и чрезвычайно симпатичные. Шарль, у которого, впрочем, и не было на сей счет ни малейших сомнений, лишний раз в этом убедился, когда все эти милые люди снова задвигались, когда мадам Ортофьери направилась к нему с протянутыми руками… и была остановлена неудержимым порывом быстрого, горячего, обезумевшего от радости и волнения маленького божества, устремившегося к нему так, словно его несли зефиры бога Амура: Риты, прилежной волшебницы, которая при помощи Коломбы и устроила столь очаровательное собрание.

Это дитя! Рита находилась во власти страсти и ничего не могла с этим поделать. И Шарль, не в состоянии вымолвить и слова, прижал ее, разрыдавшуюся от счастья, к своей груди. Она обнимала его так крепко, что он начал задыхаться.

– Рита! – не слишком убедительно пожурила дочь госпожа Ортофьери, которой пусть и не без труда, но все же удавалось сдерживать слезы.

Но даже все родители в мире не смогли бы помешать Шарлю и Рите соединить наконец свои уста. Они бы поцеловались и под огнем ста тысяч взглядов, перед всем человечеством – настоящим, будущим и умершим.

Полусмеясь-полуплача, Шарль в попытке восстановить всеобщее веселье бросил Бертрану:

– Жаль, что мы не подумали о люмините! Он ведь тоже часть нашей семьи. И потом, такая пластина – здесь, сегодня – весьма пригодилась бы.

– За кого ты меня принимаешь? – в шутку возмутился Бертран Валуа. – Разве драматург может упустить такую развязку? Смотри!

Шарль обернулся.

Одну из стен гостиной украшала так называемая вторичная пластина необычайного стекла, втайне поглощая озарявший комнату свет. На долгие, долгие годы она сохраняла «картинку» первого поцелуя Шарля и Риты, трогательного примирения семейств Кристиани и Ортофьери. И по мере того как Бертран, умелый постановщик, ее искусно пролистывал, эта пластина показывала, словно в окне прошлого, старого корсара Сезара Кристиани, который, зажав в зубах трубку и нежно поглаживая облюбовавшего его плечо желто-зеленого попугая, мягко улыбался молодым влюбленным.

1933

Новеллы

Оперная певица

Посвящается Луи Коше

Старик Говаль – который и сейчас является директором «Опера-Драматик» – провел узловатой рукой по своей длинной бороде и сказал нам:

– Значит, так.

В 189* году, в марте, в Монте-Карло давали «Зигфрида». Нетривиальная интерпретация должна была сделать из этой постановки главное событие сезона; я решил на ней присутствовать и потому выехал из Парижа вместе с кучей артистов, критиков и дилетантов, которые мчались, сами того не зная, на самый волнующий музыкальный спектакль из всех, какие только могут усладить слух.