Повелитель света

Его жгучие глаза сверкнули, встретившись с моими, и, сочтя разговор оконченным, я попрощался с раздражительным бродягой, попросив его передать госпоже Борелли заверения в моем полном восхищении и сожаление, что я не смог засвидетельствовать свое почтение ей лично.

– Она одевается, – заявил Борелли.

Не успел я выйти, как снова заиграла фанфара.

Щекастый великан закрыл окно. Но в следующем оконном проеме я заметил отчаявшееся лицо женщины, которая, плача, смотрела на море.

* * *

Вновь я увидел супругов Борелли тем же вечером в театре и за кулисами.

В зале было не протолкнуться: желающих услышать пение птички из «Зигфрида» оказалось хоть отбавляй. Наша парижская команда осталась в Монте-Карло в полном составе, вопреки первоначальному намерению вернуться обратно на следующий после спектакля день. Явилась на представление и вся вчерашняя публика, заметно увеличившаяся за счет меломанов. За неимением самого скромного откидного сидения Генсбур усадил меня на скамеечку позади стойки для софитов. Лучше способа приблизиться к госпоже Борелли невозможно было и придумать. Я с нетерпением ожидал ее появления.

Они прибыли. У меня и сейчас сердце кровью обливается при воспоминании об этой печальной калеке, передвигавшейся рывками на костылях посреди других актеров, представительных и излучавших надменность. Бедняжка была похожа на принарядившуюся нищенку. Я долго еще не забуду ее бесформенную и бесцветную шляпку, пережившую, судя по всему, десятки дождей, надетую как попало, но на чудесный шиньон, в котором рыжеватые косы сплетались в тяжелую «восьмерку», подавляя свою невероятную пышность… А ее корсаж! Несчастная! Сколько раз она стирала этот жакет, чтобы он приобрел такой желтоватый оттенок!.. А ее юбка! Ее умилительная, местами выцветшая, со старомодным панье, вся «украшенная» видавшими виды гирляндами и жирандолями юбка, завязанная сзади, словно мешок, и скрывавшая уродливость ног!..

Она передвигалась тяжело, ставя сначала этот мешок, затем костыли, потом снова мешок…

Я не могу вам сказать, была ли она красива; в глаза бросалась лишь ее печаль. Она выглядела так, будто родилась в День поминовения усопших.

Господин Борелли следовал за ней по пятам. Я заметил в них некое необъяснимое сходство, нечто семейное – рыжеватое, загорелое и нелюдимое, неуловимо присутствовавшее и у одного, и у другой. Брат и сестра?.. Кузены?.. Или же просто соотечественники?

Завидев меня, Борелли запнулся, но тотчас же продолжил движение, адресовав мне широкую улыбку.

– Меня чуть удар не хватил! Никак не могу привыкнуть к вашей бороде! – сказал он, пожимая мне руку. Затем – на ухо, очень тихо, очень быстро: – Никаких новостей? Старика не видели?.. Хорошо. – Он распрямился. – А это моя жена, господин директор.

Я попытался разговорить певицу. Она пробормотала несколько обескураживающих «да» и «нет». К тому же спектакль уже начался; времени беседовать не было.

Царила музыка.

Заиграл рог Зигфрида. Борелли впился пальцами в мое плечо и зашептал:

– Прекрасно, не так ли, просто прекрасно!.. Какая труба!.. Чудесное вступление, да и запоминается мигом!

Внезапно из уст калеки вырвался голос птички, так близко от меня, что от него завибрировало мое горло. Атмосфера словно насытилась неким ужасающим, звонким ароматом.

Ощутив головокружение, опьянение, блаженство, я едва не упал со скамеечки. Рабочие сцены, хористы, статисты и даже певцы – весь персонал театра столпился вокруг калеки. В ее голосе было нечто другое, нежели гениальность и приятность; он словно влек, манил слушателей.

И, стоя во мраке кулис, преображенная любовью к своему искусству, хромоножка с золотистыми волосами стяжала неотразимую красоту…

Она закончила. Продолжившаяся опера казалась набившим оскомину гвалтом. Я чувствовал себя так, будто еще пару минут назад пребывал в опиумном сне. Эта женщина, Борелли, снова превратилась в печальное и безвкусно одетое создание, которое не смогли заставить улыбнуться даже мои похвалы. Овации также оставили ее равнодушной.

Кавалер быстренько увел ее, как он выразился, «во избежание встреч с бестактными людьми на выходе». Я пожелал проводить их, но он этому воспротивился, и в весьма нелюбезной манере.

* * *

Как бы то ни было, примерно через час, не в силах успокоиться после столь краткого, но все же глубокого потрясения, я бродил по берегу моря, довольно далеко от домов, как вдруг из мрака, отделившись от скалы, возник мужской силуэт.

Новая луна слабо освещала морской пейзаж. Мне показалось, что я узнал Борелли. Раздираемый страхом и любопытством, я начал украдкой продвигаться вдоль прибрежных скал, каждую секунду теряя его из виду, но лишь для того, чтобы в следующий миг увидеть уже чуть ближе, неподвижного, словно статуя. Да, это точно был он.

Но где же я встречал его прежде?..

Помня об ужасе, в который его повергал мой необычный вид, я окликнул его еще издали и весело назвался.

Борелли, однако же, от этого вздрогнул, словно кипарис от порыва ветра.

Казалось, он просто созерцает ночное море. Благородный плащ, наброшенный на плечи, придавал романтизма его облику.