Повелитель света

В просвете между цветущими каштанами, выстроившимися рядами на террасе, он видит сменяющие друг друга величественные виды: болото, затем утес, у подножия которого течет Серан и бежит железная дорога, на утесе плато, поросшее невысоким кустарником, утопающее в тумане, пики, шпили, выступы, горы с еще кое-где не растаявшим снегом на вершинах: Кошачья гора (Экс-ле-Бен!), Ниволе (Шамбери!), затем, наконец, затерянные в глубине пространства, высящиеся, словно башни облаков, Дофинские Альпы.

Свистит проходящий вдоль скалистого берега поезд. На дороге гудит автомобиль. И господин Летелье с удовлетворением думает о том, что он проведет здесь еще одну волшебную неделю, весьма долгую, прежде чем поезд или большое белое авто увезет его в Париж.

Все его лицо представляет собой одну широкую улыбку. Даже несмотря на то что сарван испарился, словно фантом, коим он не был, господин Летелье все равно нашел себе занятие. Разумеется, никак не связанное с наблюдением за звездным небом, так как ради поездки в Мирастель он прервал важные работы, касающиеся звезды Вега, или альфы Лиры. Он измерял ее лучевую скорость, а для подобного рода занятий нужны высокоточные оптические приборы.

Но на чердаке, в пыльном углу и неподалеку от разобранных гномонов, он обнаружил некий архаический трактат по астрономии и теперь забавляется тем, что расшифровывает его при помощи лупы, какими пользуются часовщики.

Старая in quarto[31], с ее рукописными страницами, дожидается его на столе… Но этим утром стоит такая чудесная погода, что господин Летелье позволяет себе немного побездельничать. Он погружается в мечты. Сегодня обитатели Мирастеля должны обедать в Артемаре, куда Мария-Тереза отправилась еще вчера. Он грезит. Под гинкго билоба, «этим грациозным пережитком примитивной флоры», как говорится в справочниках, неспешно прогуливаются госпожа Аркедув и госпожа Летелье. С ними Флофло. Он мечтает. А! Вот и почтальон!.. Кому это вдруг вздумалось петь? Это Максим, в юго-восточной башне, где находится его лаборатория… Да, Максим напевает какой-то опереточный мотив, пока изучает внутренности своих несчастных рыбок… Довольно милая песенка…

– Жизнь прекрасна, – бормочет господин Летелье.

Он поворачивается к старой книжице по космографии.

Лишь теперь, не раньше и не позже, он слышит, как кто-то отрывисто стучит в дверь, ни дать ни взять – скелет, барабанящий фалангами по наличнику.

– Войдите!..

Неужели действительно войдет скелет?.. Да, поскольку это человек. По большому счету – тот же скелет, только покрытый тонким слоем кожи и мышц, потому что это Робер Коллен. Он приближается, облаченный в свой вечный короткий сюртук, – всклокоченный пушок на щеках, печальные близорукие глаза за позолоченной оправой очков. В руках у него стопка писем.

– Добрый день, Робер, все в порядке?

Робер сглатывает подступивший к горлу комок, снимает очки и говорит:

– Нет, мсье, не все в порядке… Я должен с вами поговорить… тема важная, и я… ужасно волнуюсь.

– Ну что вы, друг мой! Вы – и боитесь со мной говорить? Вы же знаете, как я вас уважаю…

– Я знаю, скольким я вам обязан, мой дорогой благодетель: и воспитанием, и образованием. Вы подарили мне семью и дружбу… и уважение, о котором упомянули. Поэтому мне не следовало бы… Но, видите ли, у человека есть обязательства и по отношению к себе самому… И я не вправе молчать, тем более когда уверен в том, что моя смелость бесполезна… Вот только поклянитесь, господин Летелье, что не будете на меня сердиться, если моя просьба покажется слишком неуместной…

Господин Летелье уже понимает, к чему он клонит. Впрочем, он скорее растроган, чем удивлен, и скорее раздосадован, чем растроган.

– Клянусь, – говорит он.

– Так вот, господин Летелье, я люблю мадемуазель Марию-Терезу и имею честь просить у вас ее руки.

«Ну вот! Началось!» – мысленно восклицает господин Летелье.

Робер продолжает. Он произносит заготовленную речь, это заметно.

– Я беден, сирота, неуклюж и смешон. Я знаю, сколь комично выгляжу. Но когда имеешь смелость любить, что остается? Нужно иметь смелость и заявить об этом. И тот, кто видит счастье, пусть и на безумных высотах, должен к нему стремиться. Теперь, мой дорогой господин Летелье, я исполнил это обязательство по отношению к себе самому. Ваш ответ я знаю заранее. Я сделал то, что должен был. Не будем больше об этом.

– Мой друг, у меня тоже есть обязательства. В данном случае мой долг – переговорить с дочерью… когда ей исполнится двадцать лет. Так что через два года я сообщу ей о ваших чувствах. И я могу вам сказать, мой дорогой Робер, что они подчеркивают в моих глазах достоинства Марии-Терезы и делают честь всем нам. Я не просто вас люблю, мой друг, – я вами восхищаюсь. Вы великий ученый и, что еще лучше, хороший человек.

– Она не захочет… Я слишком плохо сложен…