Повелительница львов

   — Конечно, я буду вспоминать о вас, дядя, — пообещала я, мысленно оговариваясь, однако, что мой долг перед новой родиной должен стоять превыше долга перед любой другой страной.

Мы распрощались, предполагая, что никогда больше не увидимся. Это предчувствие сбылось. Если бы мне никогда больше не пришлось увидеться и с моим кузеном, дофином Луи, то моя жизнь, возможно, сложилась бы куда счастливее. После моего расставания с дядей Шарли меня продолжали провожать многие рыцари и фрейлины французского двора, ведь официально я находилась на попечении брата короля герцога Орлеанского. От Нанси до Шалона я ехала по раскисшей зимней дороге в самом блистательном окружении. Однако среди провожающих не было маман, она вернулась в Анжер вместе с Иолантой. Я уверена, что и в их души закралось предчувствие, что мы никогда больше не увидимся.

Папа проводил меня до самого Бар-ле-Дюка, где мы и обнялись с ним на прощание, заливаясь слезами, все остальные проследовали со мною: до Шалона, где предполагалось окончательно доработать брачный договор и передать меня в руки встречающих.

С принцессами часто обращаются как с имеющим определённую цену товаром; увы, они и в самом деле остаются товаром, даже когда становятся королевами.

Мы довольно весело добрались до Шалона, и только после подписания договора мои сопровождающие позволили себе проявить неподдельную печаль по поводу предстоящего расставания. Перед тем как я удалилась в спальню, множество мужчин и женщин простились со мною, зачастую со слезами на глазах. Среди них и Пьер де Брезэ, главный министр моего дяди и самый могущественный человек во всей стране: ему подчинялась не только, армия, но и весь двор. Устроив так, чтобы мадемуазель Сорель очутилась в постели короля, он ещё больше укрепил свои позиции.

Де Брезэ был красив, хорошо сложен и не стар, лет тридцати пяти, но прежде в моём присутствии всегда разыгрывал роль важного государственного деятеля. Однако теперь, прощаясь со мной, он преклонил одно колено и поцеловал мою руку, задержав её чуточку дольше, чем позволяли приличия.

— Дорогая королева, — сказал он, — с вашим отъездом французская земля никогда уже не будет прежней.

   — Что вы, ваша милость, — ответила я. — Вскоре вы совсем позабудете обо мне.

   — Я? Никогда, ваша светлость. Я, Пьер де Брезэ, клянусь всю жизнь бережно хранить ваш образ в своей памяти. Подарите мне что-нибудь на прощание.

Я хотела было придать своему лицу суровое выражение, но мне не удалось; слишком велико оказалось моё удивление. Конечно, я понимала, что он находится в таком же подчинении у дяди Шарля, как и милорд Суффолк — у Генриха VI, и его признание, по всей вероятности, продиктовано не столько искренними чувствами, сколько политическими соображениями... Но он был красивым мужчиной, хотя и полной противоположностью маркиза — невысокий, темноволосый, смуглолицый да и помоложе, к тому же я знала, что он богат и обладает большой, пусть и временной, властью.

Да и какая женщина может остаться недовольной признанием в любви, пусть его искренность и сомнительна, тем более, если она знает, что это признание сделано без малейшей надежды на взаимность. Поэтому я подарила Пьеру де Брезэ свой шёлковый шарф, который он на мгновение прижал к щеке, а затем спрятал. О, если бы я могла предвидеть грядущее.

Из Шалона мы отправились в Париж, и я впервые увидела замечательнейший из всех городов, хотя, честно признаться, я была несколько разочарована. К сожалению, всё ещё стояли холода, и хотя снег стаял, зарядили долгие, нагоняющие тоску дожди.

   — Сами небеса оплакивают отъезд вашей светлости, — заметил мсье д’Эристаль.

Но меня уже не трогали подобные льстивые слова: моя отроческая романтичность быстро уступала место трезвому пониманию реальной жизни. Поэтому-то, при всей своей знаменитости, Париж казался мне прежде всего убогим скопищем лачуг к северу от реки, а не слишком многочисленные дворцы на острове так тесно лепились друг к другу, что я прямо-таки задыхалась в их Окружении.

   — С точки зрения обороны города место выбрано замечательно, сказал Суффолк, глядя глазами солдата на быстро бегущие воды Сены, которая разделялась здесь на рукава. И в самом деле, как свидетельствует история, первые парижане собрались на острове де ля Ситэ, чтобы спастись от нашествия полчища грабителей, нагрянувших из-за Рейна.

Моё критическое настроение, однако, не распространялось на собор Парижской Богоматери, поистине самое великолепное сооружение, которое я когда-либо видела или увижу. 16 марта 1445 года меня приняли в этом священном месте со всеми подобающими королеве почестями: громко трубили рожки и в унисон им звучали приветственные крики парижан, низко кланялись знатные особы и священники, а вдалеке, за пределами крепостных стен, даже палили пушки. В небо были подняты сотни и сотни голубей. В самом же соборе в мою честь состоялось торжественное богослужение, все молились за моё благополучие и здравие.

К концу этого дня я изнемогала от усталости.