Повелительница львов

Вообще-то говоря, я не видела причины, почему бы мы не могли успешно противостоять даже такому солдату, как Эдуард Марчский. Местность была сильно пересечённая и выравнялась лишь перед самыми нашими позициями. Я приказала, чтобы Сомерсет возвёл кое-какие полевые укрепления; по обеим сторонам нашей позиции густо рос кустарник, а землю перерезали многочисленные овраги, которые исключали возможность внезапного флангового нападения и в то же время скрывали наши фланги. Позади наших позиций находилось аббатство, где я расположила свою штаб-квартиру.

   — Какова будет ваша диспозиция? — спросил Сомерсет.

   — Мы разделим армию на три войска, — решила я. — Вы и ваш брат Джон будете командовать первым, принц Уэльский — вторым, а граф Девонширский — третьим.

Эдуард всплеснул руками от радости, но Сомерсет нахмурился.

   — При всём глубочайшем почтении к вам, ваша светлость, должен заметить, что принц никогда прежде не сражался.

   — Не имеет значения, — отрезала я. — Мы с ним будем рядом.

   — Вы, ваша светлость?

   — Ты, мама? — подхватил Эдуард.

Итак, всё повторялось. Мои военачальники пришли в ужас от моего намерения сражаться рядом с сыном. И как всегда, я позволила уговорить себя, сознавая, что в обычной для сражения сумятице не смогу играть активную роль, и таким образом моя армия останется без общего командования.

   — Хорошо, — согласилась я, — тогда вы, сэр Джон Уэнлок, будьте наставником и защитником моего сына в предстоящей битве.

Я знала, что для этой цели мне не найти лучшего человека; к тому же старый Джон Уэнлок был исполнен признательности.

Наступило позднее утро, и нам сообщили, что в аббатстве нас ждёт завтрак. Едва мы развернули лошадей, как услышали шум по ту сторону долины. В этом шуме можно было различить и бряцание доспехов, и ржание лошадей, а главное — топот шагающих ног.

   — Йоркисты, — пробормотал Джон Бофор, сильно взволнованный.

   — Мы же знали, что они должны вот-вот подойти, — напомнила я. — Нам остаётся только нанести им завтра поражение.

Как бы то ни было, я позавтракала с большим аппетитом, ибо в отличие от большинства своих военачальников могла считать себя опытным солдатом. Я смотрела на них со смешанными чувствами. С одной стороны, моё сердце переполняла невольная гордость при виде этих молодых львов, достаточно молодых, чтобы быть моими сыновьями, стоявших вокруг меня плотным кольцом в этот самый решительный момент моей жизни. Конечно, среди них был и весьма пожилой Джон Уэнлок, но и этим я могла гордиться: человек, который по возрасту вполне годился мне в отцы, с такой охотой выступил в поддержку моего дела. С другой стороны, глядя на этих неопытных молодых людей, которым предстояло сразиться с самым грозным воителем своего времени, я не находила сил изгнать из души чувство обречённости. Теперь, когда Уорик лежал в земле, у Эдуарда Марчского не осталось никаких соперников; впрочем, даже и Уорика при жизни нельзя было считать достойным ему соперником. Я успокоила себя тем, что победа в приближающейся битве принесёт мне ещё более великую славу.

Но сон всё никак не шёл ко мне. Я вышла на террасу аббатства и стала вглядываться в мерцающие во тьме лагерные огни моей армии; где-то вдалеке светились и огни йоркистов. Тут же на террасе оказался и мой сын, он тоже пристально всматривался в ночную мглу.

   — Тебе надо бы отдохнуть, — сказала я. — Завтрашний день будет очень долгим.

   — И к исходу его я, возможно, обрету вечный покой, — заметил он.

Я положила руку ему на плечо.

   — В конце этого дня мы двинемся на Лондон, чтобы ты мог вступить в свои наследственные права.

Все шестнадцать лет, ещё с тех пор как он был грудным младенцем, говорила я ему об этих наследственных правах, напоминала о великих предках, убеждала его превзойти его предшественников Эдуардов. Я стремилась воспитать его хорошим правителем и солдатом и, конечно, достойным человеком. Порой, например, после второй битвы при Сент-Олбансе, я боялась, не вложила ли в его душу слишком много стали и недостаточно любви. Временами, как то было во время нашего сен-мишельского изгнания, я сомневалась, что он любит даже меня, с таким упорством внушала я ему мысль о необходимости готовиться к будущему, вырабатывать в себе ту непоколебимость, с помощью которой только и можно достичь желанной власти, и главное — удержать её в своих руках.

И тут Эдуард вдруг поразил меня. Моя рука всё ещё лежала на его плече, когда он сжал мне пальцы.

   — Я буду хорошим королём, мама, — сказал он. — Клянусь всем, что только есть для меня святого. Я буду справедливым, сильным и верну Англии её величие.

Мне на глаза навернулись слёзы.

   — Верю тебе, Эдуард, — сказала я.

Да, я всё ещё верю ему.

С рассветом наша армия пришла в движение. Меньше чем за милю от нас уже пели рожки йоркистов. Мои люди разошлись по своим позициям, я же осталась на террасе аббатства, рядом с Сомерсетом, облачившимся в полные боевые доспехи. Я невольно задумалась о судьбах его старшего брата и отца, погибших в сражении за моё дело. Но может быть, третий из них окажется более удачливым.

— Вы должны уйти, ваша светлость, — сказал он.