Как понял Суини, Руллман и его соратники были преступниками. Однако Суини никогда не пытался найти ответ на вопрос, насколько тяжким было их преступление, ну разумеется, с такими-то схематичными знаниями. Тем не менее с самого начала было понятно, что колонию на Ганимеде основали без разрешения Земли с применением тех методов, которые не были утверждены Землей (кроме особых случаев, таких как Суини), и что Земля хотела положить конец этой вольнице. Не силой, потому что Земля желала знать то, что знал Руллман, но с помощью искусной уловки, которой и стал Суини.
Как правило, подобный намек и влек за собой эти беззвучные ссоры между персоналом. Любой человек с обычными умственными способностями непременно начал бы подозревать, что эти намеки совершенно не были основаны на реальных ожиданиях, а обучение Суини уже давно сделало его подозрительным, но в долгосрочном плане ему было все равно. Намеки давали ему кое-какую надежду, так он их и принимал: с надеждой, но без конкретных ожиданий. Кроме того, по некоторым начальным словам этих ссор, которые он успевал услышать, прежде чем отключалась громкая связь, Суини мог предполагать, что здесь крылось что-то поважнее, нежели чем простое несогласие о возможной обратимости приспособленных людей. К примеру, именно Эмори как-то сказал, и в голосе его прозвучали нотки внезапно прорвавшегося раздражения:
«Но предположим, что Руллман был прав…»
Прав в чем? Может ли преступник вообще быть «правым»? Суини этого не знал. Потом был еще техник, сказавший: «Основная трудность с терраформированием – это его стоимость». И что это могло означать? Уже через минуту техника выставили из камеры наблюдения по какому-то срочному поручению. И такое происходило множество раз, но как Суини ни старался, он не мог соединить эти фрагменты воедино, вывести какую-то более-менее ясную логическую последовательность. Он тогда решил, что все эти люди не думали о том, каковы его шансы стать человеком, а потом и вовсе позабыл свои сомнения в бескрайней пустыне своей житейской невежественности.
В конечном итоге реальным остался только приказ. Приказ и ночные кошмары.
Приспособленные люди встретили Суини на полпути, когда он пробирался через большую седловину, которая была единственным путем к их колонии на обрывистом краю плато «эйч» Хоува. Он не узнал их, они не были похожи ни на одного человека с тех фотографий, которые он должен был запомнить, однако с готовностью выслушали его рассказ. И ему даже не нужно было притворяться смертельно уставшим – сила тяжести на Ганимеде была в самый раз, но за его спиной лежал долгий путь по плато и еще более долгий подъем.
Тем не менее он с удивлением осознал, что наслаждался каждым сделанным шагом. Впервые в своей жизни он шел без охраны: ни люди, ни механизмы не сопровождали его. В этом мире он чувствовал себя как дома; тут не было стен, он действительно чувствовал себя предоставленным лишь себе самому. Воздух был насыщен и свеж; ветра дули куда хотели, температура в седловине была значительно ниже, чем допускалось в куполе на Луне, а небо с небольшим оттенком индиго простиралось во все стороны, и на нем то там, то сям перемигивались звезды.
Ему следовало соблюдать осторожность. Слишком рано считать Ганимед своим домом. Его предупреждали об этом, но Суини, так или иначе, не смог понять, что настоящая опасность предстанет не только в реальной, но и соблазнительной ипостаси.
Мужчины оперативно проводили его до самой колонии. Эти совершенные для него незнакомцы, казалось, не испытывали к Суини ни грана любопытства. Руллман же оказался другим. Шок и недоверие на лице ученого – вот, что увидел Суини, когда его ввели в кабинет с высоким потолком и голыми каменными стенами, – были настолько полными и искренними, что впору было испугаться. Он сказал, вставая:
– Это что еще такое?
– Мы нашли его карабкавшимся в седловине. Думали, что он потерялся, но он говорит, что прилетел сюда вместе с предками.
– Невозможно, – сказал Руллман. – Что за чушь!
Затем он замолк, оглядывая пришельца с ног до головы. Выражение его шокированной физиономии несколько смягчилось.