Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева

В субботу я приехал, мы со Степаном поехали к Евдокее. Та увидала нас – в слёзы, Герман нервничат. Когда всё стихло, я стал говорить:

– Почему мы, Зайчаты, не дру́жны и чужаемся, а вот когда приходют нужды, тогда ищем защиты? Пора давно одуматься и хороше́нь подумать, можем ли мы расшитывать на брата или на сестру. А нужда всегда придёт сама собой.

Евдокее стало неловко, но Герман сказал:

– Да, ты прав, Данила. Ну вот завтра воскресенье, надо поговорить с Тимофеям.

– Но пользы не будет. Вы сами его возвысили. Евдокея, ты сама говорила, что здесь толькя один Тимофей порядошный человек, вот теперь получай порядошного свата. А я давно раскусил его, чем он пахнет, но вы нихто не слушали, а вот теперь сами подтверждаете, что я говорил пятнадцать лет назадь.

– Да, ето было, и мы ему верили, – ответила Евдокея.

Тут рассуждали всяко-разно, но я стоял на своём:

– Надо аккуратне, вы сами говорите: он загордел, и не забудьте: вся его шайкя за него горой, а вы одне. Ну, что Бог даст.

Утром в воскресенье отмолились, Степан остановил собор и задал вопрос Тимофею:

– Тимофей, слухи идут, что ты говоришь, что тут появилась кака́-то партия, но знай: никаких партияв нету и не доложно быть. Я первый етого против.

Герман задал вопрос:

– По какой вине убежала от вас моя дочь?

Тимофей зъелся:

– Спросите у ней!

– Но зачем бьёте её?

– Нихто её не бил.

– А ну, Машка, выходи на круг!

Ей стыдно, но она вышла и подтвердила, что били и издевались:

– И поетому я уехала.

– Нихто её не бил, она сама придумала.

– Но народ видел и подтвердил.

Вижу, что Герман рассуждает справедливо, но Тимофей виляет душой. Я ввязался в разговор:

– Тимофей, вы два свата, ето дело ваша, и вы ето доложны наладить без людей, по-хорошему, как когда сватали. Но я вижу, Герман с семьёй уже отлучён, а вы в сторонке. Ето же несправедливо: по закону, вы тоже доложны быть отлучёны, пока не наладите ваши отношение.

Тимофей закричал:

– Данила, хто тебя звал? Ты не нашего собору.

– Да, я не вашего собору, но я зван братом Степаном, и не забудьте: она моя племянница.

– А ты свою жену не бил?

– Да, я бил, но мои родители за ето меня наказывали, но не её. Я вижу, Тимофей, ты сам не хошь наладить семейноя положение.

Тут крёстна тоже не вытерпела и стала говорить Тимофею. Но атмосфера уже накалилась, Тимофей соскочил с лавки и пошёл, Гришка Овчинников закричал на крёстну, Кондрат на меня, и все пошли на улицу. На улице при всех я сказал Кондрату:

– Да, недаром мать твоя сказала: не гладкой ты. Невинных жмёте, а винных защищаете.

– Ты не нашего собору, да ишо и голос подымаешь!

– Да, вы фарисеи, лицемеры, у вас так: приезжают развратники из США, вы с ними жрёте и молитесь вместе, и всё хорошо, а тут – «не вашего собору».

Ему стало неудобно, и мы все разъехались.

Мы у Степана пообедали, я попросил, чтобы он отвёз на терминал автобусной.

– Ну, братуха, сам видишь: с вашего рая ничего не будет. Нет у вас ни одного порядошного лица, чтобы правду навести.

– Да, знаю.

– Ну а как дети, внучаты? Надо задуматься.

– Да, Данила, ты прав, нихто ничто не думают.

– Ето потому что пьют, братуха. А бес же сказал: «В пьяным вся воля моя».

– Ты, Данила, приезжай почаше, хоть есть с кем-нибудь поговорить.

– Братуха, я рад, но не хочу больше никогда лезти в ети секты. Ты прости за выражение, но по-другому не могу назвать их. Все погибли, а одне оне спаслись – так не бывает.

19

Я уехал в Сиполети, и по обычаю пишу свою историю да занимаюсь огородом. Стал скучать по семье, а так всё в порядке. Таня с зятям живут хорошо, и мене́ хорошо.

Однажды зашёл разговор, зять Елияс спрашивает:

– Ты насионалист?

– Почему такой вопрос?

– Мне Татьяна рассказала, что ты был против разной[437] нации и что она вышла за меня.

– Нет, Елияс, ето не так. Ты сам подумай: каждый родитель желает са́мо хоро́ша детя́м, и сам пойми: хто чичас женится и хорошо живёт, большинство расходются, а дети потом мучутся, и сколь разврату, сам видишь. Но я не фанат. А хорошо бы через двадцать лет увидал вас в такой же любве, как чичас. Любите друг друга! Да ишо сознаюсь: я никогда не ожидал, что моя дочь выйдет за полицая, я етого никогда не желал, и расскажу почему. – И всё рассказал, как полиция над нами издевалась и называла коммунистами, ета травма осталась навсегда. – Но прости, вижу, что моя дочь выбрала тебя не здря, ты порядошной парень и умный, и моя дочь будет с тобой счастлива, а она моя гордость, я её люблю.

Он за ето меня поблагодарил и сказал:

– Твоя дочь в хороших руках.

– Ну и слава Богу.

Он мне показал фильму, как их венчали, в загсе и в церкви евангелической. Но я заметил: она была обижена, потому что нас никого не было, и местами даже плакала. И я не вытерпел, заплакал. Вот така́ наша судьба человеческая.