Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева

Я много чего умалчиваю, но хочу помянуть следующа, потому что разражают паразиты. В России очень много нелегалов, и етим паразитам ето выгодно. Нелегал не имеет никаку силу, он приезжает, думает, что попал на родину и будет ему здесь лучше. Но внимание: чичас которы страны отпали от России, оне русских ненавидют и вырезают их невинных из-за проклятых русских чиновников. И здесь им несладко приходится. Во-первых, УФМС вытрясает всю ихну душу. Оне являются нелегалами, превращаются в рабов даровыми. Хоть землю грызи, а жить надо, вот много раз и превращаются и преступниками. А кавказцам ишо хуже, оне даже боятся ездить на метро, им такси выходют дешевле, чем менты. Были случаи даже таки́, и оне и час есть. Идут два кавказца, выходют наверх из метро, мент остановил: «Дайте паспорт», потом повёл в ментовку, содрали с них по пятьсот рублей и отпустили. Оне пошли, с другой стороны подходит другой мент и ташит их туда же. Оне спорют, что уже заплатили, но пришли туда, оказалось, что, кому заплатили, их нету. Вот и выходит, что такси дешевле, а у ментов хороший бизнес. Курский железнодорожный вокзал реставрировали кавказцы, работали двадцать четыре часа, по двенадцать за смену, за четыре месяца всё стало ново до неузнаваемости. Но кавказцы жили в контейнерах в три-четыре этажа и зиму коротали в таких условиях за копейки, а хто-то набивает мешки богатством. А местно население: «Ну, понаехали сюда чурки!» А то́ не понимают, что их тоже сманивали, как и нас, и бросили на произвол судьбы.

Ну ладно, приезжаем в Аньелё, и домой. Марфа слезла, обошла избушку и потупилась:

– Что, тут жить? А лучше не нашли?

– Пока нет, зато аренду не платить.

Вижу, все невесёлы. Как назло, погода испортилась, слякоть, всё мокро, избушка бежит[526], холодно, хоть уже весна, но ветры холо́дны. Так возле костра и сидели.

Я пошёл набрал вина и загулял. Все обиделись, а я молчу да пью. И так пробусил четыре дня. Андриян взбесился, стал ругаться, страшать:

– Уйду из дому!

– Да хоть все уйдите, я и жить не хочу. – Все затихли.

Но я перестал пить. Когда оздоро́вел, Андриян попросил поговорить.

– Ну, говори.

– А что, всегда так будет продолжаться?

– А что?

– Как что? Ты гуляшь, и всё мёртво стоит.

– А хто вам не даёт работать?

– Дело не в том. Я не хочу, чтобы ты гулял.

– Но иди на все четыре стороны!

Он вспылил:

– А что, я не прав?!

Я выпил и не рад уже.

– А сколь я пережил и старался за всех вас и везде – хто ето оценил? И что я вам, стальной, что ли? Я выпил – хоть кому закричал или руку поднял?

– Нет.

– Но а что ишо надо?

– Дак ты как выключенной, ничё тебе не нужно.

– Вот за ето[527] и выпил, что уже невыносимо.

– Но нам неохота, чтобы ты пил.

– Ну что, молитесь, Бога просите, и нихто пить не будет. – Тишина.

Заговорил Георгий:

– Я за тятенькю. Сколь он перетерпел и вынес – любой загуляет. Он выпил сам себе, никому не мешал. Да, жалко, а что сделашь? Он правильно говорит: надо молиться Богу, и всё будет хорошо.

Все согласились, Андриян стал прошаться[528].

– Проститься – ето неплохо, но надо тоже понимать: я не от радости выпил.

– Ну что, прости, я вскипел.

– Но ты уже не маленькяй, тридцать лет, у самого уже пять детей. Что посеешь – то и будешь жать. Мои нервы уже не твои, и всё приходится терпеть. – Ну, простились.

Вскоре нашли трактор за шесть тысяч долларов «Массей Фергусон», пятьдесят лошадиных сил, мы его взяли, справили и начали чистить землю. Хто каналы чистил, хто жёг, хто на тракторе работал сменно – трактор не стоял, день и ночь готовили землю. После Покрова стали сеять всю овощь. У нас инструменту нету, но добрыя люди выручали.

Елена с горям пополам дочери сделала новый паспорт, но их не выпускают, уже к кому ни обращалась, все пробовали, но толку нету, она слезами улиётся[529], да ишо Ларькя начал пакостить. Но как-то вышли на Графову Лидию Ивановну, она Елену вызвала, всё узнала и узнала, что я ни в чем не виноват. Уговорила её: «Не плачь, я помогу тебе, бери билеты. В какоя число вылетаешь и на каким рейсе – позвони, и передай отцу, пускай позвонит». Елена ишо боялась, но Лидия Ивановна чётко сказала: «Не бойся, бери билеты, вас нихто больше не заденет».

Ровно через месяц Елена, дочь и брат пришли на паспортный стол на аеропорте «Шереметьево», тут снова заерепенились, Елена дала номер телефона Лидии Ивановны и сказала: «Пожалуйста, позвоните вот на етот номер». Оне позвонили, извинились и пропустили – вот как всё делается. Ето не закон, а тиранство. Встречать ездил Георгий. Большую по́мочь оказали Герман Стерлигов, Таня Геннадьевна, Зина Савиновна, Андрей Щеглов, Геннадий Анатольевич Медведев[530], отец Пётр, матушка Соломония, но решить нихто не смог, а Лидия Ивановна – звонок и всё.

Георгий привёз семью и не захотел с нами работать. Я обиделся: вот сколь ему помогал, и он не посчитал ето, да ишо и укорил, что ничто с нас не будет. И отец его запретил с нами знаться. Когда было ему трудно, и отец был не нужон, а теперь мы нихто. Ну хорошо, Бог видит, хто кого обидит.