Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева

– Данила, получается, вы патриярха Гермогена, Филарета, Иосифа признаёте?

– Да, до раскола всех признаём.

– Данила, ето были псы смердящи. Я книги печатны не принимаю, а толькя рукопись старинны.

– Герман, ты сам в заблужденье. Книги печатны слово в слово, буква в букву свидетельствованы, кем, когда были созданы, и то всё ето проверяется грамотными духовными лицами.

– А хто оне такия?

– Герман, слушай, очень просто. Ты принеси мне книгу, и я должен проверить её слово в слово. Ежлив она будет неправильно, да я её выброшу, а ты говоришь, «хто проверяет». Ты же час сам говорил: не признаёшь книги печатны, а ты хто? Мы не знаем тебя: хто тебя крестил, как ты веруешь, сам говорил – молишься по Евангелию, и где етот устав взял?

Но Герман своё, я замолчал, вижу, что без толку с таким филосо́фом рассуждать: толькя он прав, буро́вит бог знает что. Выяснилось, почему он сегодня злой: жена забыла жареного баранёнка привезти. Мы все смеёмся над нём: значит, баранёнок ишо не вырос. Но Герман показал, что он типичный российский мачо, дискриминатор женчин.

Тут поужнали, в консы консах Герман успокоился, и всё стало тихо и хорошо. Пришло время расставаться, все распростились, мне пожелали доброго пути, я попросил помочь семье, и Таня повезла нас в храм. Герман тайно оставил нам тридцать тысяч рублей и сказал Геннадию Васильевичу: «Ежлив Данила бы попросил, я бы выручил».

– Вот видишь как, а я не знал и боялся его.

Я позвонил ему и поблагодарил его и попросил его:

– Вдруг что случись с семьёй, помоги ради Христа.

Герман ответил:

– Поможем, лети с Богом.

Для меня Герман – ето непонятная птица, но с него можно выкроить хорошего християнина, но в нём что-то кроется прошлоя и нехорошее, и он старается заменить добрым. Ето хороший пример ко спасению.

Таня повезла нас по самым красивым местам Москвы. Да, Москва красива, и я вспомнил: «Москва слезам не верит».

А вот с нами Зина Савиновна – ето грамотна радиоведущая, но у ней сердце больное, сразу видать, что ей в жизни пришлось не сладко, она очень добрая и безответная и скромная, нашего согласия, с Урала. Она старается нам как ни больше контактов хороших подобрать, просто сказать, её Бог послал[519]. Но всё ето благодаря матушке Соломонии. Как я жалею, что так мало пообчался с такими добрыми людьми… Нет, всё равно будем дружить, я чувствую, наша дружба толькя начинается.

Таня Геннадьевна спросила:

– Данила, а можно попасть к вам на свадьбу?

– Таня, не понял, в каким смысле?

– Но вдруг будете женить сына, мы можем посмотреть на вашу свадьбу?

– Да конечно, Танечкя, можно! Мы вас обязательно пригло́сим, и даже бы для нас была бы большая радость.

– Спасибо, Данила, обязательно приедем.

– Вот ето хорошо.

В храме расстались с Таняй и Зиной.

На другой день в ночь я улетаю, но у меня сердце не на месте, а ноет. Я Георгию с Еленой несколькя раз наказывал во всём, и Марфе также. Но Марфа заявила, что в Калугу больше не поедет.

– А в чём дело?

– Да Света кричит на детей, я слыхала, что она детя́м говорила: «Неонилиных покорила и вас покорю!»

– Но, Марфа, на самом деле Свете и без нас хватает горя, сама видала, что невестка строит, из-за неё и с сыном вражда.

– А мы-то при чём?

– Марфа, Свете надо спокой, а его нету, да ишо вы.

– Данила, я тоже уже нажилась, мне тоже надо покой, а его не вижу.

– Ну хорошо, приезжай, вон Артемий приглашал. – Я позвонил Артемию о ситуации, он с радостью принял. – Ну вот, съезди за детями, но Свету не обижай.

– Да я ето знаю.

– Ну хорошо, везде ведите себя порядошно.

Васю мы коя-как убедили поехать с нами в Арьгентину, он один, ему нечего терять, всё-таки посмотрит на другой мир, Надя и Люба тоже просются, но у них семьи, мы сами не знаем, как нам придётся. Да, есть надёжда, но знаем, первый год будет трудно. Надя-то ничё, но муж и сын уроды чокнуты, мне их не толькя даром, но и за деньги не надо. А вот Любу жалко, но дочкя у ней испорчена, а сын наркоман. Вот как хошь. Наде и Любе я посоветовал: пока не торопитесь, мы обживёмся, тогда милости просим.

Звонит Корпачёв Александр Викторович с Красноярска и говорит:

– Посылаю Марфе тридцать тысяч рублей, дай координаты. – Я дал и поблагодарил.

К вечеру вроде бы всё устроил и собрался, отец Пётр отвёз меня на аеропорт «Шереметьево», провожала Марфа и матушка Соломония. Груз сдал, пошёл на паспортный стол, провожаты за мной, их до стола не допустили, но оне не уходили, смотрели, что будет дальше. Но странно, взяли мой паспорт, проверяли в компьютере и дважды уходили не знаю куда, и снова рылись в компьютере. Время шло, народ проходил, а я всё стоял и думал: вот когда-то будут нас тиранить за религию, ето будет сто процентов. Но мне охота было сказать, что «персона нон грата», но промолчал, подумал: от говна подальше, лучше не вонят. Наконец отдали паспорт, я вернулся, простился с отцом Петром, с Соломонияй и Марфу крепко прижал, поцеловал и сказал:

– Крепись, уже мало осталось, и молись. – У ней слёзы на глазах, и у меня также.

Я ушёл.

11