Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева

Все расходются, Таня Геннадьевна мня хочет познакомить с директором Фонда Андрея Первозванного, его звать Сергей Евгеньевич Щеблыгин. Звонит ему:

– Где ты? Ну хорошо, идём к тебе.

– Данила Терентьевич, ето хорошае и доброя лицо, он имеет большую силу. Вон он, давай подойдём.

Мы подошли к нему. Да, с бородой, енергичный мужчина моих лет. Таня Геннадьевна представляет меня:

– Вот ето Данила Терентьевич, у которого одиннадцать детей и пятнадцать внучат, про которого я вам рассказывала.

– О да, привет, Данила Терентьевич, я очень рад познакомиться с чисто русским семьянином и верующим лицом, смотря на твою обрядность[515]. Столь детей и внучат – ето уже что-то говорит.

– Спаси Христос, Сергей Евгеньевич.

– Ну, чем могу служить?

Таня Геннадьевна подсказала:

– Да нуждаются в деньгах.

– Да, ето так, – я повторил, – остались нищи, и как-то надо выживать.

– Хорошо, не беспокойтесь, я ето порешаю.

– Ну, ишо спаси Христос, Сергей Евгеньевич.

– Да не за что. Ну, ишо раз поздравляю, Данила Терентьевич, не падай духом, всё будет хорошо.

– Да, ето правды, ишо раз спаси Христос.

Он ушёл по своим делам. Я забыл помянуть: с нами был молодой парень, ето фотограф Фонда Андрея Первозванного, он и корреспондент, звать его Гатилин Александр. Да, ловкий парень, он взял с меня интервью, и правды, он собирал матерьял про нас, переселенсов, говорит:

– Мы ето опубликуем.

– Хорошо, правда доложна звучать всегда, какой бы она ни была.

Зашли мы и к Тане Геннадьевне в Фонд: да, она хорошо устроилась. Потом Саша пригласил к себе домой, мы пришли к нему домой, Таня осталась в Фонде, но завтра после полдён она за нами заедет. У Саши жена красавица, оне оба молодые и ласковы, она у него украинка. Я просидел у них полтора часа, мне ета пара понравилась. Ну, пора домой, я с ними распростился и помянул о интервью:

– Когда выйдет, один номер вышли нам. – Саша посулил, на етим мы расстались.

9

Прихожу в храм, вечером побывал на службе у отца Петра. У них прихожан мало, но поют красиво, а Соломония вообче замечательно, она и читат очень красиво. Я после службе её проздравил за старание её и спросил:

– Матушка Соломония, а почему вы здесь оказались, но не в монастыре поморским на Преображенке?

– Да, Данила, я об етим скорблю и жалею.

– А что случилось?

– Да, там много добра, но и несправедливость тоже есть. Старцы и старушки очень стараются.

– Да, ето видно, я сам видел, но в чём дело?

– Дело в том, что руководство не думают о духовном.

– Да, ты права, ето заметно.

– Но оне перешли грани, диктуют как хочут, всё делается толькя за деньги, всё сверх закона, там то можно толькя, что им выгодно, а на закон не смотрют. Но са́мо главно, что мне не понравилось, – добрые люди затаскивают милостиной, уже не стало в силу отмаливать, и нам пришёл приказ: за всю подачу помолиться враз.

– Не понял, как так: за всю враз?

– Данила, а как у вас?

– Да очень просто, есть на ето правило: за каждую подачу молются отдельно. Кака́ подача?

– Вещи или деньги, но всё оценивают на валюту. Скажем, так: одна лестовка сто поклонов поясных – 100 рублей, земных – триста рублей, один канон – триста рублей, акафисту – пятьсот рублей, одна псалтырь – тысяча пятьсот рублей, сорокоуст – шестьдесят тысяч рублей.

– Но оговорюсь: етот закон до реформы Никона-патриярха, и ежлив он соблюдается строго.

– Как строго?

– Стать перед образом Божьим, пе́рво надо вымыться, одеться в чистую одёжу скромну, забыть о всем земным, ето не стоять перед генералами или перед пресидентом, но стоять перед самим Богом и просить прощение и милость за творящего милостину. Хто молится, должен знать, что он дерзает делать: ето сокрушенно сердце, слезы, умиление, страх Божий, и, когда человек просит Бога с такой енергией, Бог милует и помогает, но засчитывается от Бога пятьдесят на пятьдесят процентов: пятьдесят за подающаго и пятьдесят за молящаго. Но горя тому, кто делает дело Божия с небрежением, да будет проклят. И ето дерзают руководители монастыря? Ето ужас. Ну молодес, что ушла. А ты им говорила, что ето неправильно?

– Да, говорила.

– Ну и что оне?

– Оне сразу сказали: «Ты прихожанка, не имеешь право ето обсуждать!» Вот как.

– Да мы все прихожаны к Богу, но Бог нас никого не отвергает, но всех принимает, ежлив с чистой душой приходим к Богу. А оне как могут сказать, что ты «прихожанка»? Да ишо правду говоришь. Да, позор. Матушка Соломония, а старцы как судют, ведь там есть кому рассудить?

– Да, есть, Данила, я к ним обращалась.

– Ну и что?

– Да что, оне тоже пытаются ето выяснить, но их нихто не слушает, но приказ есть приказ – молись и не рассуждай.

– А хто пользуется подачай?

– Понятно хто. Старцам и старушкам ничего не надо, окро́мя питания и тепла.

– Да, я так же понимаю.

– Так что монастырь превратили в бизнес, вот за что мы там не нужны. Постороньяй глаз опасен, да ишо староверы разнего согласия.

– Матушка, а тут как?

– Да здесь тоже мало добра. Правда, отец Пётр добрый.

– Ну что, он один.

– Да понятно.

– А через пятьдесят лет что будет? Даже думать страшно.

– Да, ты прав, Данила.