Повесть о чучеле, Тигровой Шапке и Малом Париже

Но через год после постройки первых двух домов из красного, закаленного в печах Крыжевского кирпича клан стал преследовать тяжкий рок. После отказа Фоме Бородину на возвращавшуюся с базара жену Евстафия среди бела дня напали неизвестные злоумышленники. Ее ударили по голове то ли свинчаткой, то ли тяжелой дубинкой. Забрали кошелек с деньгами и скрылись, оставив Крыжевскую лежать среди разбитых яиц. От удара, пришедшегося в висок, Крыжевская ослепла, онемела и, так и не оправившись, через шесть недель под вечер тихо отошла. Старик Крыжевский напрягал все силы для того, чтобы найти убийц, но… Следом несчастья одно за другим пошли на кирпичном заводе. Трое наемных рабочих отравились сивухой, и, хоть никто не умер, заложенная в печи партия кирпичей перегорела и ушла в брак. Следом на песчаном карьере засыпало двух китайцев, насчет которых, несмотря на то что у погибших в России не было никаких родственников, велось долгое следствие, вытянувшее все нервы хозяину завода. Предписание, выданное Евстафию Крыжевскому местными властями, обязывало уделить внимание условиям работы наемной силы, плюс к этому по решению суда налагало серьезный штраф. Затем от загоревшейся среди ночи летней кухни занялся дом одного из старших сыновей Крыжевского, бывшего в те дни по делам в Харбине. В дыму задохнулись невестка и первые внуки Евстафия. По городку пошел слух, что это все не просто так и что Бог и Богородица наказывают «поляка» за то, что они построили татарам-басурманам мечеть. «Он-то хоть и не православный, а все же христианин, так что же взялся-то за мечеть», — говорили промеж собой кумушки на базаре. Вернувшийся из Харбина старший сын Крыжевского пробыл в городке не больше недели и, не попрощавшись ни с отцом, ни с братьями, а только поцеловав в рыжую головку сестру свою Ядвигу, исчез. В то лето с прибывшим с верховий Реки пароходом пришла весть о пожарах в Дондуках и Бомнакане. В Бомнакане вместе со складами сгорела фактория, а в Дондуках — дом Фомы Бородина. На фактории вроде бы никто не погиб, а вот в бородинском доме сгорели заживо пять человек — старшая дочь Фомы Бородина, ее муж, двое русских рабочих прииска и один слуга-китаец. Сам Фома Бородин в ту ночь был то ли на прииске, то ли на заимке и только поэтому чудом остался жив. За голову старшего из сыновей Крыжевского Фома Бородин, выйдя из недельного тяжелого запоя после поминок, назначил награду, и, судя по тому, кто в то время «заходил поговорить» к Крыжевским, подрядился на охоту стрелок Штитман. Но поскольку старший ни с кем не прощался и ничего не объяснял, никто и предположить не мог, где тот скрывается. Некоторое время все было более или менее спокойно. В конце октября, только по Реке прошла осенняя шуга и с приисков потянулись артельщики, в одном из переулков был найден один из младших Крыжевских. Он лежал совершенно голый и белый под высоким дощатым забором, как будто прилег отдохнуть. Вечером его видели в одном из кабаков, что у базара, в компании то ли охотников, то ли артельщиков. Половой Демьян Филиппов обратил внимание, что Крыжевский был пьян «не так чтобы совсем никакой, но таки основательно», а вот когда ушел, ни Демьян, ни кто-либо еще не заметили, и если бы не горло Крыжевского, перерезанное от уха до уха, можно было бы предположить, что он просто замерз по пьяному делу, а такое во время окончания промывочного сезона в Малом Париже было делом привычным — как веселые загулы в заведении у Мадам Нинель, как бархатные портянки, как шампанское «Мум» пополам с горячим «столовым № 27» в самоваре. На таких вот напившихся и замерзших, пропивших, прогулявших и проигравших свой фарт, по сезону наживались мародеры, не гнушавшиеся ни сапогами, ни портянками, ни рубашкой, ни пояском. Но мародеры, как правило, на убийство не шли… Как правило.

Власти предположили, что «имело место досадное исключение из правила», а Евстафий Крыжевский надел сапоги, шубу, натянул медвежий треух и отправился к татарам.