Повесть о днях моей жизни

   -- Что, шелудивые, нравится?

   На зимнего Николу сапожник принес в кармане бабок.

   -- Ну, на драку! -- крикнул он, бросая пару бабок. Человек двенадцать метнулись, навалившись друг на друга кучей. Под градом кулаков, смеха и брани счастливец хватал бабку, отбиваясь от товарищей, и подбегал к Ортюхе: бабка становилась его собственностью. Разбросав десятка полтора, мужик крикнул:

   -- Айда на лед!

   Там, где вода сбегает с мельничных колес, у "холостой", застыла свежая полоска льда.

   Сапожник, бросая на этот лед сразу три пары, сказал:

   -- Кто из вас смелый, тот достанет.

   Тимошка отозвался.

   -- Я смелый! -- и полез за бабками.

   -- А еще кто смелый? -- спросил Ортюха, кидая два пятка.

   Я достал два пятка.

   Мальчики, которые поменьше, и девочки, стоя в снегу по щиколку у плотины, рядом с Ортюхой, пугливо жались, боясь, чтоб лед не проломился. И мы сперва боялись, но когда в четвертый раз на лед вскочили двое, Тимошка и Матрос, скользя по нем и матерщинничая, страх прошел.

   Вывернув из кармана последки, сапожник закричал:

   -- Кто скорей! На драку!

   Человек пять-шесть бросились за бабками. Лед затрещал под ногами, и мы в ужасе схватились друг за друга. Лед выгнулся, осел и лопнул. Первым опустился в воду Клим Хохлатый из Пилатовки, вдовин сынишка.

   -- Ма-ам-ма!.. Ма-ма-а!.. -- крикнул он, хватая за полу Тимошку.

   -- Ой! -- взвизгнул тот, хлопая по голове Хохлатого, и сам опустился под лед.

   Из всего того, что дальше было, я помню только свой собственный вопль. Меня будто облили кипятком... Закружилась голова, замаячило в глазах...

   Пришел в себя я за день до своих именин, в крещенский сочельник, перед вечером. У моих ног, с чулком в руках, сидела Мотя; с печки, свесив голову, в лицо мне смотрел отец, а в избе от запушенных снегом стекол было сумрачно.

   -- Мама, -- сказал я, -- я дома?

   Голос у меня -- чужой и слабый, вместо слов -- тихий стон.

   -- Поправь ему подушку, -- проговорил отец.

   Мать, осторожно ступая, подошла к постели, наклонившись над изголовьем. Я улыбнулся. Она радостно вскрикнула, упала на колени, плача, смеясь и целуя мою руку.

   -- Проснулся? -- ласково спросил отец.

   -- Проснулся, -- хотел я сказать, но только пошевелил губами.

   Соскочив с печки, отец сел на скамейку около меня и, трепля по волосам, сказал:

   -- Что ж ты этак, а? Хворать не полагается на праздниках...

   Матрос утонул, а Климка умер от простуды; Цыган и Тимоха хворали, как и я. Тимоха оглох на весь век, а Ортюху-сапожника мужики больно били за баловство, и он с тех пор стал кашлять и прихрамывать.

   После обедни на праздник меня спрыснули крещенской водой, напоили чаем из сушеной малины и, укутав с ног до головы горячей посконью, положили на лежанку ближе к печке. Отец отнес в залог Перетканову свою новую рубаху со штанами и валенки и купил на эти деньги виноградного вина, связку кренделей и монпасеев.

   -- Будет тебе, пахарь, валяться-то, -- сказал он, подавая гостинцы. -- Пятая неделя никак.

   И, сидя около, рассказывал:

   -- Иду я, братец ты мой, по деревне, а Стешка Чикалева выскочила за ворота и кричит: "Дядя Петра! дядя Петра! Что, жених мой встал?"

   -- Вот и брешешь! -- смеюсь я. -- Не угадал! Стешка -- невеста Игнатова, а моя -- Маврунька!

   -- То бишь, Маврушка, -- поправляется отец.

   Я хлопаю в ладоши и кричу:

   -- Слава богу, спутался! Слава богу, спутался!

   Подошла мать.

   -- Не надо так на тятю -- "брешешь": грех.

   Отец перебивает:

   -- Не мешай, старуха.

   И я говорю:

   -- Грех -- с орех...

   -- А спасенье -- с ложку! -- подхватывает отец и, грозя пальцем, продолжает: -- Ты меня не проведешь, малец, я все-о понимаю!.. -- Собрав лицо в ряд лучистых морщин, он наклоняется ко мне и дразнит: -- Кунба твоя невеста, а не Мавра. Вот что, друг любезный!..

   -- Глаза мои лопни -- Мавра, -- встал я, чтоб перекреститься, но закружилась голова, и я ткнулся лицом в подушку и застонал.

   Перепугавшаяся мать прогнала отца с лежанки, и я заснул.

   На Ивана Крестителя отец важно промолвил:

   -- Иван Петров, поздравляем вас с именинами.

   -- Зачем? -- спросил я.

   -- Потому как вам пошел восьмой год, значит, получай вот, чтобы целый год веселым быть, -- и подал мне губную гармошку.

   -- Где ты ее взял? -- выхватил я у него игрушку.

   -- Э-э, -- подмигнул отец, -- еще молод знать, -- и засмеялся.

   Вечером мы остались вдвоем с Мотею.

   -- Что, ребятишки на Фединой горе катаются? -- спросил я у сестры.

   -- Воспа, -- ответила она.

   -- Чего ты говоришь?

   -- Хворают воспой.

   -- Как я? -- спросил я, приподнимаясь.

   -- Нет, как я, -- ответила сестра, -- все в шелухе...