Повесть о Федоте Шубине

— Нет, нет, — возразил Шубин, — грехи твои тут ни при чем, моего дела они не касаются. Сиди спокойно, чувствуй достойно, воображай себя грозным царем Иваном Васильевичем. Потом, когда понадобится, я, пожалуй, из тебя пророка Моисея сделаю. Есть такой заказец… Ну и как же потом жизнь твоя пошла, каким путем да каковы батоги на Конной площади?

— Ох, крепки! При всем-то честном народе да на позорной колеснице прикатили меня, раба божия, поутру, привязали руки-ноги ко скамейке и давай лупцевать. Как хлестнут — так искры из глаз! На что я крепок — не помню, как пятьдесят ударов выдержал. Три ребрышка переломили. Вот вам, господин хороший, и Моисей и Иван Грозный… А не ходить бы мне в Питер, не было бы соблазна житейского, была бы у меня и попадейка и детоньки малые, как у вас. Эх, жизнь наша тяжкая… А по-моему, для Моисеева лика мне надобно бороды вершка два-три прибавить и внизу этак вьюном свернуть…

— Совершенно верно. И скрижали с заповедями понадобятся. Тогда я тебя сниму в полной натуре в два человеческих роста.

— Ого! Вы так меня с неделю промурыжите. Прибавить придется! За эту цифру я не работник…

— Прибавим, батюшка, прибавим. Мы за деньгой не постоим и винцом угостим, — успокоил старца Шубин…

Глава тридцать первая

«Дивен рукодел в работе познается» — гласит древняя русская пословица. Едва ли кто из русских скульпторов был так трудолюбив и разнообразен в своем творчестве, как Федот Иванович Шубин.

Барельефы, бюсты и статуи его работы находились во всех столичных дворцах и во многих имениях крупных вельмож. Но труд скульптора расценивался дешево. Заработка едва-едва хватало на содержание семьи. Знатные персоны не особенно щедро рассчитывались. Даже знаменитый Фальконе, много лет работавший в Петербурге над памятником Петру Великому, и тот из-за неаккуратной платы за труд был в постоянных спорах с екатерининскими вельможами, ведавшими постановкой памятника, и уехал, не дождавшись торжественного его открытия. Между тем день открытия памятника был одним из самых примечательных в истории города.

Ранним дождливым августовским утром Федот Шубин вместе с другими академиками пришел в Сенат, где уже толпились сановники, придворные и военные чины в ожидании прибытия царицы. На площади перед Сенатом было сведено пятнадцать тысяч войска. За войсками, на всех улицах и переулках, примыкавших к площади, собрались десятки тысяч горожан.

Публика ждала царицу. А царица ждала, когда прекратится дождь.

Наконец к четырем часам дня над Петербургом проглянуло солнце. Пронеслись последние лохмотья туч и рассеялись над Финским заливом. В это время по Неве приближалась к Сенату разукрашенная, крытая серебристым шелком шлюпка царицы. Скоро Екатерина в сопровождении свиты показалась на балконе Сената. Грянули пушки. Пала вокруг памятника высокая дощатая ограда. Войска двинулись церемониальным маршем. За войсками пошел народ. Взорам всех представилось изумительное творение Фальконе…

В то время, когда Екатерина в лорнет рассматривала с балкона монумент и публика шла, оглашая криками Петербург, на соседнем балконе того же Сената препирались в разговоре два члена Академии художеств — Шубин и Гордеев.

Оба ваятеля были приятно возбуждены. На лицах того и другого сияла искренняя радость.

— Я рад за успех нашего старшего собрата Фальконе, — заговорил первым Гордеев, считавшийся в ту пору «столпом и утверждением художественного цеха» при Академии.

— Да, этой работой талантливый современник наш прославится на века, — согласился Шубин. — Я рад за него и рад за нашу столицу. Народ всегда будет благодарить тех, кто создал сей прекрасный монумент памяти великого основателя города и преобразователя России.

— В этом деле и моя копейка не щербата. Я тоже приложил ум и сердце… — не без самодовольства сказал Гордеев.

— Разве? — притворно удивился Шубин. — Вот чего не знал, так не знал! Ведомо мне, что коня и фигуру Петра создал Фальконе, голову к фигуре Петра создала Мария Колло. И знаю, что если бы не самоотверженность литейщика Хайлова, то памятник погиб бы во время отливки! Ведь расплавленный металл хлынул из разбившейся формы и разлился вокруг. Фальконе струсил, схватился за голову и первый, не помня себя, выбежал из литейной; за ним бросились все находившиеся там, остался один пушечных дел мастер мужик Хайлов. Думали, что он погиб. А он, не щадя жизни своей, бросился исправлять форму, совками и лопатами стал сгребать расплавленную медь и сливать туда, где ей положено быть. Ожоги получил человек, а памятник Петру спас и честь Фальконе сохранил! Вот чья копейка не щербата в этом славном деле! А Хайлов, поди-ка, бедненький, где-нибудь затертый толпой стоит на Садовой и ждет, когда подойдет его черед взглянуть на бронзового Петра и на это славное торжество…

— Да, к прискорбию, мы часто не замечаем таких людей. Хайлов, разумеется, достойный человек, — согласился Гордеев, отходя от Шубина. Но Федот, настроенный продолжать разговор со своим недружелюбным коллегой, шагнул следом за ним.