Повесть о Федоте Шубине

Профессор Жилле, высокий, с продолговатым лицом, в кафтане черного бархата, в кружевном жабо на тонкой длинной шее, расхаживал тут же. Он приметил Шубина и, подойдя к нему, снисходительно заговорил:

— Ваши статуэтки преотменно удачны, их замечают, но вряд ли кому заблагорассудится их приобрести. Такие вещи не в моде.

Федот посмотрел в глаза своему учителю и, нимало не смущаясь, ответил прямо:

— Господин профессор, я знаю, пламя костра, подогревающее Дидону, приятно действует на тех ценителей искусства, которые не привыкли и не хотят видеть изображенных в художестве «подлых людишек». Но я и не рассчитываю на успех, я только наблюдаю. Однако посмотрите, господин профессор, как внимательно рассматривает мою «Валдайку» вот та маленькая голубоглазая девочка.

Жилле обернулся, посмотрел из-под нахмуренных бровей в сторону девочки и, как бы чему-то удивляясь, пробурчал себе под нос:

— Эта девочка — сестра нашего директора Кокоринова. Она еще ребенок, и ваши статуэтки, вероятно, привлекают ее как изящные безделушки-игрушки…

— Судите как хотите, — ответил Шубин, — но я об этих вольных композициях имею свое мнение и очень сожалею, что господину профессору мои вещи кажутся двояко: то преотменными, то безделушками…

В это время подошел к ним Кокоринов с девочкой, облюбовавшей «Валдайку». Показывая на девочку, Кокоринов улыбнулся и сказал:

— Вот стрекоза! Осмотрела все ученические работы и просит меня купить ей эту самую торговку кренделями. Понравилась да и только! Сколько стоит статуэтка? — спросил он, доставая из кармана кошелек с деньгами.

— Ничего не надо, — смущенно ответил Федот. — Пусть это будет от меня подарок, на память. Жаль, что «Валдайка» из гипса, такая забава недолго продержится…

Обе статуэтки Шубина на выставке со стороны комиссии получили одобрение. Это его радовало. Но огорчало другое: с бывшим приятелем Гордеевым у него после выставки сразу же возникли натянутые отношения. Вспыльчивый и завистливый, Гордеев выбросил в окно со второго этажа своего «Сбитенщика». Гипсовые осколки разлетелись по мостовой. Разбилась и дружба с Шубиным. Если когда и разговаривал теперь Гордеев с Федотом, то нехотя и смотрел куда-то в сторону. Товарищи, замечая это, говорили:

— Не быть дружбе, разные они люди: Гордеев — гордец не в меру, а у Шубина хоть нрав и мягкий, шубной, он товарища словом не обидит, но в деле никому не уступит.

— Как сказать, — возразил один из учеников, — кабы они были разные, легче им уживаться стало бы. Но в том-то и помеха, что между ними мало разницы: оба толковы, у обоих дарование, а дарование в талант обратить от самих зависимо. Вот потому-то им и не ужиться.

— А что, братцы, ведь, пожалуй, то верно! Недаром люди говорят — двум медведям в одной берлоге тесно. Если они оба хороши будут в искусствах, то каждому захочется быть лучше своего соперника. А тут-то и раздор!..

— Где там раздор! Берлога искусств в России настолько обширна, что всем «медведям» во все годы наших академических выпусков работы хватит. Я первый с Гордеевым враждовать отказываюсь! — Это сказал Шубин и тем самым прекратил разговор.

А Гордеев в согласии с ним заметил не без хитрости:

— Драке не быть, мне против такого плечистого черта не выстоять, а вот на деле не сдамся и обогнать себя ему не дозволю!..

Однажды, вскоре после первой академической выставки, ученики под надзором классного наставника целый день осматривали экспонаты в Кунсткамере, находившейся неподалеку от временных построек и домов, арендованных Академией художеств.

Когда они вышли из Кунсткамеры и построились по три в ряд, опираясь на крепкую палку, подошел к ним Ломоносов. Наставник, по просьбе Михайлы Васильевича, разрешил Шубину выйти из строя и быть до десяти часов вечера свободным.

По рядам прошел шепот:

— Ломоносов! Ломоносов! Смотрите-ка, с Шубиным здоровается и запросто разговаривает.

— Да они земляки, — небрежно сказал Гордеев. — Кабы не Ломоносов, так Шубину не учиться, резал бы гребешки да уховертки и торговал бы на три копейки в день!

На Ломоносове были парик и шляпа с широкими полями. Из карманов поношенного кафтана торчали свертки бумаг.

— Ах, дружок, нехорошо! Почему не зайдешь, не поведаешь, каковы твои успехи? Может, жалобы есть? — И, взяв за руку Федота, Ломоносов повел его к Исаакиевскому мосту. — Пойдем-ка, прогуляемся. Меня проводишь, город посмотришь, и поговорим малость. Так почему же ты не зашел ни разу ко мне, как в Академию попал?

— Простите, Михайло Васильевич, но я не хотел утруждать вас своими посещениями.

— Нет, ты меня навещай, навещай!