Повесть о Федоте Шубине

— У меня, брат, характер такой: если свистнет надо мной розга — в Академии и духу моего не будет. У нас там, в Холмогорской округе, народ на государевой земле за подать трудится, к розгам мы не привыкли, и с торгов, как телят, людей у нас не продают. Опять же скажу, не по моему вкусу уроки многие в Академии… Лепи то, чего в жизни не бывало. Тут я, кажется, с учителями не полажу…

Вскоре выяснилось, что о розгах Шубин беспокоился напрасно. Прилежание в учении и способности ограждали его от телесных наказаний.

Шубин всегда пробуждался раньше всех в общежитии и, зажегши сальную свечку, читал, ничего не пропуская из того, что требовалось знать ученикам Академии. Днем все его время занимали лекции, живопись, лепка.

В классе скульптуры сквозь промерзшие решетчатые окна сумрачно просачивался свет. Ученики молча копировали афинскую царицу Дидону, сидящую на костре. Модель Дидоны вылепил сам Жилле и хотел, чтобы ученики ему подражали. Он ходил вокруг своих питомцев и внимательно следил за их работой. Дидона многим не удавалась. Ученики, чувствуя близость строгого учителя, волновались, и оттого работа у них не клеилась — капризная Дидона не поддавалась точному воспроизведению.

Жилле, как бы между прочим, не отвлекая учеников от дела, ходил и размышлял вслух, явно рассчитывая на то, что они его услышат и поймут.

— Учение начинается с воспитания, — говорил он, — воспитанный человек есть лучший гражданин государства, а худо воспитанный — зверю подобен. Потачка юношам леность приносит, нежелание руками трудиться и разумом мыслить. Учитесь, учитесь, наука не имеет пределов, а жизнь любого из нас коротка. Теперь этого не примечаете, не цените время, под старость поздно будет восполнить упущенное, нерадением в молодости допущенное. Не ропщите, если мы строги к вам, строгость введена ради порядка и вашего успеха…

Жилле подошел к Шубину и, пристально посмотрев на его работу, заметил, что Федот лепит царицу как-то неохотно и хладнокровно. Между тем статуэтка в его руках оживала.

Профессор сдержанно похвалил Шубина.

В перерыве между уроками Федот обратился к Жилле, окруженному учениками:

— Господин профессор, прошу прощения, но я весьма равнодушен к царице Дидоне. Позвольте мне к предстоящей ученической выставке сделать что-либо по своей собственной выдумке.

— Разумно ли такое своеволие будет? Не слишком ли вы самоуверенны? — спросил Жилле, оглядывая Шубина. — Не спешите к натуре, когда овладеете искусством ваяния, — сказал Жилле, — натура сама придет к вам в мастерскую и в уместном сочетании с классическим наследством оправдает себя и помыслы ваши, если они будут разумны и достаточно зрелы. А теперь, мне думается, вам рано увлекаться лепкой с будничной натуры, как бы она не была во вред программе Академии, да и вам, неопределившемуся.

Федот не согласился с ним, но не хотел и упрашивать его. С той поры он и Гордеев еще чаще стали тайком отлучаться из Академии. Они нередко приносили с собой карандашные зарисовки, показывали друг другу и с горячностью их обсуждали. Товарищам по общежитию было невдомек, что приятели, отлучаясь из Академии, готовились к первой ученической выставке. А когда подошло время выставки, Шубин и Гордеев совместно обратились к Жилле с просьбой разрешить им приготовить статуэтки по своему замыслу и показать их на выставке.

Жилле подумал и согласился.

— Допускаю как исключение, — сказал он. — Посмотрим, что из этого выйдет. Заранее скажу: на успех не рассчитывайте.

Но приятели об успехе не задумывались. Им только хотелось показать свою творческую самостоятельность и доказать, что они могут обойтись без штампа и подсказа со стороны.

Довольные благосклонным разрешением профессора Жилле, Шубин и Гордеев с большой охотой принялись за дело. Гордеев уединялся иногда в закрытые классы и тщательно лепил по своей зарисовке «Сбитенщика со сбитнем». Пока он над ним трудился, Шубин успел сделать две статуэтки: «Валдайку с баранками» и «Орешницу с орехами». Статуэтки его (он и сам это понимал, и Гордеев чувствовал) отличались от «Сбитенщика» далеко не в пользу Гордеева. И здесь было начало конца их непродолжительной дружбы.

Зависть к Шубину до поры до времени Гордеев затаил в себе. Но они еще в классах сидели вместе и в город по-прежнему отлучались с позволения надзирателей вдвоем, не расставаясь друг с другом.

Однажды в осенний воскресный день на Сытном, иначе называемом «обжорном» рынке они видели, как казнили через повешение офицера Мировича, а затем, вынув труп его из петли, публично сожгли тут же в присутствии всей базарной многочисленной публики.