Повесть о Ферме-На-Холме

Порешив на этом, две кошки и пес припустили по узкой дороге, соединяющей Ближний Сорей с Дальним. Крупный диск полной луны плыл над самыми верхушками лиственниц, превращая тропу в ковровую дорожку, сшитую из черных и светлых лоскутов. Вокруг сновали, скрипели, пищали и верещали мелкие ночные твари. Ручей Уилфин-бек, спрыгнув с холмов Клайф-Хайтс и миновав Кукушкин лес, вздулся и грозил выйти из берегов, по темным лугам посверкивали серебристые нити, ночной воздух был напоен столь милыми всем животным осенними запахами — сырой земли, торфа, увядающего мха, палых листьев. И если меж корней огромных дубов в роще Пенни-Вуд в такой вечер замешкается пара-другая эльфов, разве это кого-нибудь удивит? Во всяком случае — не наших кошек и собаку, которым хватало ума признать, что в мире есть место вещам и событиям, не вполне объяснимым. Да и большинство обитателей Озерного края все еще верило в эльфов, ведьм, колдунов, фей — и вообще во все сверхъестественное. Викарию Саккету за истинную правду выдавали историю о том, как феи стащили с лошади одного прихожанина, который поздно ночью возвращался в Сорей из Хоксхеда. Мужчина божился, что феи как пить дать протолкнули бы его через дверь в свое жилище в холме, не окажись у него в кармане странички из Библии — он-де всегда носил ее как амулет против подобных похищений.

Однако животным отлично известно, что феи и эльфы не любят переправляться через ручьи и реки, а потому Табиса, Пышка и Плут поспешили к каменному мосту через Уилфин-бек, чтобы поскорее убраться от них подальше. Добравшись до моста, они услышали шуршание и шипение в траве. Эти звуки издавал живший у моста хорек Фриц — некогда домашний, он сбежал от хозяина, который натаскивал его на кроликов. Мелкой живности, которой надо было переправиться через ручей, Фриц доставлял массу хлопот. Пищу себе он добывал, совершая набеги на места обитания кроликов в Сорейской пади. Иногда Фриц брал себе в помощь Плута — тому нравилось носиться за зверюшками, которых хорек выгонял из нор, и он всегда с восторгом встречал предложение поохотиться в компании с таким опытным и заинтересованным в результате напарником. Увидев своего приятеля во главе отряда, хорек сел на задние лапы и дружелюбными взмахами передних проводил всю троицу, которая прошла по мосту и нырнула в прогал между кустами зеленой изгороди, за которой начиналась тропа через открытую местность Сорейской пади.

Здесь ночной воздух был напоен запахами таволги и дикого чабреца, лунный свет, неверный из-за плывущих по небу облаков, заливал застывшее в немом молчании пространство. Впрочем, друзья не успели сделать и нескольких шагов, как их ушей достиг едва различимый вздох. Последующие вздохи звучали громче, затем к ним присоединилось хлопанье тяжелых крыльев и скрежет когтей, и на ветку ивы, стоявшей у самого ручья, опустился рыжий филин. В лунном свете плоский круглый диск его лица наталкивал на мысль о привидениях, немигающие глаза горели свирепым огнем. Он пребывал в крайнем раздражении.

Все трое нырнули под куст лещины. Они повстречали профессора Галилео Ньютона, д-ра философии, самого крупного и самого старого рыжего филина Озерного края. Профессор жил в полом стволе огромного бука в Кукушкином лесу и все часы от полуночи до рассвета проводил за изучением небосвода с помощью телескопа, сидя в обсерватории, которую оборудовал на верхушке своего дерева.

Помимо обширных познаний в небесной механике, профессор Галилео Ньютон имел репутацию серьезного исследователя в ряде прикладных отраслей естественной истории; в частности, он был крупным специалистом по ночным повадкам, предпочтениям и вкусам мелких пушистых животных — мы имеем в виду его пристрастие к экспериментальным работам, позволяющим выяснить, каковы упомянутые животные на вкус. Вечерние охотничьи вылазки профессора сделали его экспертом по всем вопросам, имеющим отношение к окружающим Сорей лугам, полям и лесам, и от его бдительного ученого ока не могло укрыться ни одно сколько-нибудь значимое событие. Галилео Ньютон был преисполнен глубочайшего уважения к собственной персоне и не терпел ни малейших проявлений дерзости в свой адрес, однако, что именно профессор может счесть проявлением дерзости, не было известно никому.

— Чьи там уши? — выкрикнул профессор сердито. И повторил свой вопрос, покрутив головой: — Чьи у-у-у-ши, у-у-у-у-ши?

— С вашего позволения, сэр, это я, Плут, — вежливо протявкал пес. — А со мной Табиса и Пышка. Мы из Нижнего Сорея.

— У-у-гу, понимаю, — сказал Галилео Ньютон еще более сердито. — Вы забрались на чужой берег Уилфин-бека, ваш берег — другой!