Повесть о горячем сердце

Сколько времени я рыдала, не помню. Почувствовала, как чья-то заботливая рука гладит меня по голове. «Бабушка, родненькая моя! Я такое натворила!..» – еле слышно прошептала я и, продолжая рыдать, уткнулась в бабушкино плечо.

– Маша, девочка, это не бабушка. Это я, Лиза.

Я открыла глаза. Да, это было Лизино плечо. Я отстранилась, но Лиза крепко обняла меня, положила мою голову к себе на колени и сказала:

– Поплачь, Машенька, поплачь. А потом расскажи, что ты такого натворила.

Я не сопротивлялась: совсем не было сил. Я лежала, а Лиза гладила меня по голове и молчала. Как же я была благодарна ей за эти минуты тишины! Лиза как будто почувствовала, что сейчас ко мне лучше не лезть с расспросами, немного подождать и, когда я успокоюсь, сама ей расскажу, что произошло. Неожиданно для себя я заснула, а когда проснулась, Лиза всё так же сидела рядом и гладила меня по голове.

Я села на кровати и спросила:

– А где бабушка?

– На кухне.

– Уже пришла?

– Пришла. Маша, что случилось?

– А Мишенька где?

– В садике. Бабушка сказала, что заберёт его и они пойдут погулять в сквер. Что произошло, Маша?

– А папа когда приезжает?

– Завтра утром.

– А вы никому не скажете? – спросила я, понимая, что должна поделиться этой тяжестью хоть с кем-то. С бабушкой делиться я всегда любила, но в последнее время у неё стало побаливать сердце, и я не смогла бы ей рассказать, боясь очередного приступа.

«Старость подкрадывается незаметно, – как-то сказала мне бабушка. – Её шаги практически не слышны, но ты начинаешь чувствовать её дыхание. Она стоит за твоей спиной и ждёт, когда ты споткнёшься, когда не сможешь встать, не сможешь сесть за стол. И тогда она нападает, стремительно и быстро. Поэтому, душа моя, нужно так многое успеть сделать в этой жизни! Так много… Главное – успеть сказать родным людям, как они тебе дороги и как ты их любишь…»

И я стала рассказывать Лизе. С самого начала. С самого пятого класса. С нашей встречи с Анной Генриховной: о её нелюбви ко мне, о многих часах, проведённых в коридорах школы, о Любке Шевцовой и о том, как я ударила учителя по голове журналом. Лиза выслушала меня молча, потом встала с кровати и стала нервно ходить по комнате, приговаривая: «Бедная девочка, бедная наша девочка». Вдруг она остановилась, посмотрела на часы. Было три часа дня.

– Собирайся, Маша. Мы идём в школу.

– Я не пойду. Меня арестуют.

Лиза остановилась, взяла меня за плечи, встряхнула, посмотрела мне в глаза. Её брови сошлись на переносице, и она была серьёзна и решительна как никогда.

– Ты. Сейчас. Соберёшься. И. Мы. С тобой. Пойдём. В школу.

Я не посмела ослушаться Лизу, до того она была серьёзна. До школы мы дошли минут за десять. Шли быстро, не разговаривая. Когда подошли к двери, Лиза внимательно меня осмотрела, поправила воротничок моей формы, волосы и сказала решительно:

– Идём.

Мы подошли к кабинету директора.

– Постой здесь, Маша, – строго сказала Лиза. – Если будешь нужна – позову.

Лиза постучалась в дверь директора и решительно вошла в кабинет.

Её не было около получаса. Через полчаса из кабинета выскочила секретарша Верочка, укоризненно посмотрела на меня и побежала по коридору в направлении нашего кабинета. Вернулась она не одна: с ней шла быстрым шагом Анна Генриховна. Поравнявшись со мной, она зло произнесла:

– Ну вот и всё, Берман. Твоя песенка спета. Тебе это даром с рук не сойдёт.

Я улыбнулась. Мне было невесело, глаза были заплаканы, но я сказала себе: «Улыбайся, ты же комсомолка! Любка улыбалась, когда её пытали, и ты улыбайся». Улыбка вышла перекошенная, но мне уже было всё равно.

– Пройдите в кабинет, Анна Генриховна, – поторопила Верочка учительницу.

Анна Генриховна вошла в секретарскую с гордо поднятой головой, а я почему-то ужасно испугалась за Лизу.

Что происходило в кабинете директора, я не знала. Я ждала, что меня выкинут из школы накануне экзаменов, ждала всего самого страшного. Время тянулось нестерпимо долго: час или два, а может, три. Я бродила по опустевшему коридору, подходила к двери и прислушивалась, но ничего не слышала: перед кабинетом директора была секретарская.

Наконец дверь открылась, и вышла Лиза. Она была красная как рак. Подошла ко мне, крепко обняла и сказала шёпотом:

– Пойдём, девочка. Здесь больше никто и никогда тебя не обидит.

Мы вышли из школы и не спеша пошли домой. По дороге Лиза затащила меня в кофейню.

– Знаешь, Машка, я страшно голодна. Давай съедим по сардельке с горчицей?

– Давай… давайте.

– «Давай». Маша, говори мне «ты», хорошо?

– Хорошо. Давай, – неуверенно произнесла я.

Мы взяли по вкусной горячей сардельке с горчицей на железной продолговатой тарелке, со свежим чёрным хлебом, по чашке растворимого кофе со сгущёнкой и сели за столик. Говорить мне не хотелось. Я тоже, оказывается, была страшно голодна. Наколов сардельку на вилку, я увидела, как из неё брызнул сок. Я откусила кусок сардельки, предварительно зачерпнув ею горчицы. Это было так вкусно, что я закрыла глаза.

– Что вы… что ты… что там было, Лиза, у директора? Что вы… ты ему сказала? – отважилась спросить я мачеху.