Повесть о кружевнице Насте и о великом русском актёре Фёдоре Волкове

И уже слышны льстивые голоса, смех:

— Ай да Дунюшка! Анфиску сумела догнать...

А Насте кричат вдогонку:

— Настя, Настя, ворочайся, тебе водить!

А Настя словно и не слышит. Бежит всё шибче, шибче...

Сквозь густой малинник пробралась.

Потом побежала между вишнями. Голову наклонила, чтобы платок не сбить. А косу со спины на грудь перекинула, не цеплялась бы за вишнёвые ветки.

Велик господский сад. Но вот и ему конец! Дальше бежать некуда. Плетень. За плетнём большак тянется. По нему, говорят, не только до самой Москвы — и в Петербург доехать можно.

Настя перевела дух. Обхватила рукой ствол рябины. Прижалась щекой к гладкой её коре. Такая же и дома возле их избы стоит. Такая же развесистая, кудрявая, красивая.

А внизу, под обрывом, видна Волга. Зелёные у неё берега.

Настя с тоской поглядела на эти далёкие заволжские берега. Ничего впереди не видно, кроме бескрайних лугов да облаков, словно застывших в густой небесной синеве. Но кажется — позорче ей глаза и увидела бы за лугами, за дремучими лесами деревню, где мать с отцом, где изба под ветхой крышей с рябиной на дворе...

Из сада чуть доносится:

Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло...

Давно Настя не пела. А сейчас вдруг захотелось. Вздохнула всей грудью и тихо, для себя для одной, начала старинную волжскую песню. С детства её знала. Слыхала от матери...

Ах туманы вы мои, туманушки,
Вы туманы мои, непроглядные.
Как печаль-тоска ненавистные!..

Встреча

А в это время из-за поворота дороги выехала запряжённая парой лошадей крытая повозка. Видно, немало вёрст пришлось проехать путникам: кузов повозки был весь в дорожной пыли.

Вдруг ямщик, словно по чьему-то велению, осадил коней, а из повозки проворно вылез человек.

Махнув ямщику рукой, чтобы ехал дальше, человек сказал кому-то сидевшему в повозке:

— Вот так и объяснишь матушке с братьями: что, мол, захотелось пройтись и вскорости буду...

Из повозки высунулась голова старика, видимо, домашнего слуги. Старик принялся ворчливо выговаривать:

— Вечно у тебя непутёвое в голове, Фёдор Григорьевич. И чего тебе приспичило? Можно сказать, возле самого родительского порога...

Но человек лишь улыбнулся в ответ. Бросил ласково и непреклонно: «Ладно, будет тебе, Егорыч!», и снова приказал ямщику, чтобы тот ехал дальше.

Ямщик взмахнул кнутом, лошади резво взяли с места и пошли вперёд. А человек остановился на обочине дороги, что тянулась по обрывистому берегу Волги мимо того плетня, что огораживал сухаревскую усадьбу.

Человек этот был одет в щеголеватую поддёвку купеческого покроя. Шапку, сдёрнув с головы, он держал в руке, и русые волосы его, ничем не прикрытые, волнистыми прядями падали назад, открывая высокий, красивый лоб. Глаза, подбородок, чуть приметная усмешка, трогавшая губы, всё говорило о проницательном, живом уме и твёрдом характере. На вид ему было лет двадцать с небольшим.

Привычная картина открывалась сейчас его глазам. Справа Волга широко и привольно несла свои глубокие воды. Впереди, возвышаясь над одноэтажными домами, виднелись золотые кресты на голубых, разукрашенных затейливой росписью и лепкой куполах ярославских церквей. Ещё дальше— кремлёвские башни и стены. Отсюда всё ему казалось особенно нарядным, богатым и красивым. Как всегда бывает с людьми, вернувшимися после долгой отлучки, он по-новому смотрел на свой город и любовался им...

— До чего славно, до чего хорошо! — воскликнул он вполголоса.

Солнце щедро золотило всё, что было перед его глазами.

Вволю наглядевшись, он медленно пошёл следом за своей уехавшей вперёд повозкой. А пройдя несколько шагов, вынул из кармана книгу небольшого формата, отпечатанную на желтоватой бумаге.

Теперь он уже не глядел по сторонам, а весь углубился в чтение, иногда останавливаясь лишь для того, чтобы громко, вслух прочесть отдельные стихи из книги. Затем он снова шёл, на ходу читая, и снова приостанавливался, произнося где шёпотом, а где и в полный голос.

—  Этой трагедией весьма обрадую братьев и других ребят, — вдруг перестав читать, сказал он. И с какой-то мягкой, хорошей улыбкой прибавил: — Особенно Ваню Нарыкова. Его-то более всех других...

И тут он услыхал пение. А услыхав, остановился и вовсе перестал читать.

Женский голос, ясный и чистый, пел незнакомую ему песню. Пел так хорошо и проникновенно, с таким чувством выговаривая слова, что он, забыв о книге, что была у него в руках, стал слушать.

Не подняться вам, туманушки,
Со синя моря долой!
Не отстать тебе, кручинушка,
От ретива сердца прочь...

Он прислушивался, удивляясь выразительности и силе чувства, которую вкладывала поющая в слова песни. Неожиданно для себя свернув с дороги, он пошёл к плетню, из-за которого доносилась песня, и увидел девушку.