Повесть о любви и тьме

Я вдруг осознал, откуда пришел: из клубка, в котором сплелись неуверенность, печаль, претенциозность, тоска, насмешка, бедность, провинциальность, сентиментальность, идеалы, давным-давно канувшие в прошлое, подавляемые страхи, покорность и отчаяние. Кислое домашнее отчаяние. Я пришел оттуда, где жалкие лжецы прикидываются опасными террористами или борцами за свободу, где несчастные переплетчики изобретают универсальные формулы Избавления, где зубные врачи под великим секретом сообщают всем своим соседям о личной переписке со Сталиным, где учительницы музыки, воспитательницы детских садов и домохозяйки, заливаясь слезами в своих постелях, томятся и тоскуют ночами по жизни, полной искусства и бурных страстей, где люди, одержимые манией писательства, все пишут и пишут возмущенные письма в редакцию профсоюзной газеты “Давар”, где профсоюзные чинуши, лицемерно поджав губы, доносят на обитателей квартала, где кассиры, работающие в лавках и кинотеатрах, из ночи в ночь сочиняют стихи и рассказы…

Вот и здесь, в кибуце Хулда, есть животновод – специалист по истории анархистского движения в России; есть учитель, внесенный под номером 84 в список кандидатов от Социалистической партии в Кнессет второго созыва; есть красавица-портниха, любительница классической музыки, которая каждый вечер рисует пейзажи родной бессарабской деревни, уже исчезнувшей с лица земли… И есть стареющий холостяк, любящий сидеть в одиночестве на скамейке под вечерним ветерком и смотреть издалека на маленьких девочек; и есть водитель грузовика, обладатель красивого тенора, втихомолку мечтающий об опере; и два завзятых идеолога, вот уже четверть века осмеивающих друг друга и устно, и письменно… И женщина, слывшая в юности первой красавицей в своем классе в Польше, даже появившаяся однажды перед кинокамерами, а теперь она день за днем сидит за продуктовым складом, на грубом табурете, в широком фартуке, толстая, неухоженная, с красным лицом, целый день она нарезает огромные груды овощей, время от времени утирая краешком своего фартука то ли слезу, то ли пот, то ли и то и другое…

* * *

Книга “Уайнсбург, Огайо” вдруг открыла для меня мир “по Чехову” – еще до того, как довелось мне открыть самого Чехова. Отныне мир не был миром Достоевского, Кафки, Кнута Гамсуна, Хемингуэя и Игаля Мосинзона. Отныне не было таинственных женщин на мостах и мужчин с поднятыми воротниками в сигаретном дыму баров.

Эта скромная книга стала для меня переворотом сродни перевороту, совершенному Коперником, только наоборот. Коперник открыл, что мир наш, Земля, отнюдь не является центром Вселенной, а лишь одна из планет Солнечной системы. А Шервуд Андерсон открыл мне глаза: ты в центре интересного мира, пиши о нем. Благодаря ему я вдруг осознал, что мир литературный не зависит ни от Милана, ни от Лондона, а всегда вращается вокруг того, кто его создает. В нем ты – центр Вселенной.

В комнатке для чтения и дискуссий, располагавшейся за читальным залом на нижнем этаже дома культуры, я выбрал столик в самом углу. Там по вечерам я раскрывал коричневую ученическую тетрадь, на которой было написано “Общая тетрадь”. Рядом с тетрадью я клал шариковую ручку “Глобус” и карандаш с ластиком на конце. А еще ставил пластмассовую кружку бежевого цвета с теплой водой из-под крана.

Это был мой центр Вселенной.

* * *

За тонкой перегородкой, в читальном зале, Мойше Калкер, Алешка и Алек яростно спорят о последней речи Моше Даяна, в которой он “бросил камень в окно пятого этажа” (это тонкий намек на то, что Даян атаковал бюрократов из Всеобщей конфедерации профсоюзов, руководство которой обитало на пятом этаже всем известного здания в Тель-Авиве). Трое некрасивых и уже немолодых мужчин спорят со страстью, не умолкая, выпевая слова так, будто они – ешиботники из польского местечка.

Алек, человек трудолюбивый и решительный, всегда старается играть роль “компанейского парня, говорящего прямо, без уверток”. Женат он на женщине по имени Зушка, она не вполне здорова, но вечера он, как правило, проводит в компании холостяков. Сейчас он безуспешно пытается втиснуть слово в диалог Алешки и Мойше Калкера:

– Секундочку, вы оба не правы.

– Дайте же мне, дайте мне, пожалуйста, секунду, чтобы сказать, это разрешит все ваши разногласия.

Алешка и Мойше Калкер – люди одинокие. Они почти ни в чем не согласны друг с другом. И тем не менее они неразлучны вечерами: всегда вместе в столовой, вместе прогуливаются по дорожкам, вместе отправляются в читальный зал. Алешка застенчив, как ребенок, он круглолиц, улыбчив, скромен, добр, но его смущенные глаза всегда опущены и смотрят в землю, как будто сама его жизнь – повод для стыда. Однако во время споров этот Алешка распаляется не на шутку, от него буквально искры летят, глаза, кажется, вот-вот выскочат из орбит. На добром его детском лице уже не застенчивость, а обида, словно собственное мнение оскорбляет его.