Повесть о любви и тьме

Правда, в кибуцной библиотеке я открыл двух-трех писателей – настоящих мужчин, с успехом писавших вполне хемингуэевские рассказы о кибуцной жизни: Натан Шахам, Игал Мосинзон, Моше Шамир. Но они были из поколения, которое переправляло в Эрец-Исраэль нелегальных репатриантов, которое провозило под носом у англичан контрабандное оружие, взрывало британские штабы, которое отбило нападение арабских армий. Их проза казалась мне окутанной ароматом коньяка и сигаретным дымом, опаленной порохом. И все они жили в Тель-Авиве, который более или менее, но уже связан с настоящим миром, – там кафе, в которых молодые художники сидят со стаканами выпивки, там кабаре, скандалы, театры, там богема, там запретная любовь, там отчаянные страсти. Это тебе не Иерусалим или Хулда.

Хоть кто-нибудь во всем кибуце Хулда пил коньяк? Кто-нибудь слыхал там о дерзких женщинах и страстной любви?

Чтобы писать так, как пишут эти настоящие мужчины, мне следует прежде добраться до Лондона или Милана. Но как? Ведь простой кибуцник не может в поисках вдохновения внезапно взять и отправиться жить в Лондон. Чтобы у меня появился шанс добраться до Парижа или Рима, я прежде должен стать знаменитым, то есть написать великолепную книгу. Но чтобы написать великолепную книгу, я должен пожить сначала в Лондоне или Нью-Йорке. Замкнутый круг. Ловушка.

* * *

Из этой ловушки меня вызволил Шервуд Андерсон. Всю свою жизнь я буду благодарен ему за это. В сентябре 1959-го в серии “Народная библиотека” вышла книга Шервуда Андерсона “Уайнсбург, Огайо” в переводе Аарона Амира. Пока я не прочитал эту книгу, я не подозревал, что на свете есть город Уайнсбург, да и об Огайо не слышал. Впрочем, смутно мне все же что-то помнилось – из “Тома Сойера” и “Гекльберри Финна”. И вот появляется эта скромная книга и совершенно потрясает меня. Всю летнюю ночь, до половины четвертого утра, вышагивал я по кибуцным тропинкам, ошеломленный, возбужденный, опьяненный, разговаривал вслух сам с собой, подпрыгивал. Напевал, плакал – от избытка благоговения, радости и душевного подъема. Я нашел!

Книга “Уайнсбург, Огайо” представляет собой нечто вроде ожерелья, на которое нанизаны истории и эпизоды, произрастающие друг из друга и связанные друг с другом, главным образом, тем, что действие их происходит в одном городке, захудалом, жалком, забытом богом. Маленькие люди населяют эту книгу: старый столяр, растерянный мальчишка, хозяин постоялого двора, девушка-служанка. Рассказы связаны еще и тем, что герои перетекают из одного в другой: те, что были главными в одной истории, появляются как персонажи второго плана в другой.

События, вокруг которых закручиваются сюжеты, незначительные, будничные, сотканные из местных сплетен, из скромных мечтаний, которые никогда не воплощаются в жизнь. Старый столяр и старый писатель беседуют о высоте кровати, а мечтательный парень по имени Джордж Уиллард, начинающий репортер местной газеты, прислушивается к их беседе, думая о своем. И есть там еще один чудаковатый старик – Бидлбаум. И девушка, высокая и черноволосая, которая зачем-то выходит замуж за некоего доктора Риффи, но спустя год умирает. И Авнер Грофф, пекарь, и еще один доктор – Персиваль, “крупный мужчина с перекошенным ртом, с желтыми усами, вечно одетый в белую грязную безрукавку, из карманов которой выглядывали несколько сигарет, черных, тонких, дешевых”. И еще образы, которые, как я считал до той ночи, не имеют права на жизнь в литературе, разве что в качестве проходных. И вот в книге Шервуда Андерсона в центре – проблемы и люди, относительно которых я был совершенно уверен, что они не достойны литературы. Женщины там вовсе не дерзкие красавицы, таинственно-соблазнительные. Мужчины не решительные смельчаки, не молчаливые угрюмцы, их не окружают клубы сигаретного дыма и загадочная меланхолия.

* * *

Так рассказы Шервуда Андерсона вернули мне то, что отбросил я, когда оставил Иерусалим. По сути, это был прах, по которому я ступал в детстве, однако ни разу не удосужился нагнуться и коснуться его. Убогость, пронизавшая жизнь моих родителей. Слабый запах клейстера, мешающийся с запахом селедки, всегда сопровождавший супругов Крохмаль и пропитавший их кукольную мастерскую. Квартира учительницы Зелды с ее коричневой полутьмой и этажеркой из фанеры. И дом писателя Зархи, сердечника, жена которого страдала мигренями. И закопченная кухня Церты Абрамской. И две птицы Сташека и Малы Рудницких – лысая живая птица и птица-шишка. И кошачья стая в доме учительницы Изабеллы Нахлиэли, и ее муж, кассир с вечно приоткрытым ртом. И старый грустный Стах, плюшевый щенок моей бабушки Шломит, с его печальными глазками-пуговицами, в него запихивали нафталиновые шарики, чтобы не завелась моль, его нещадно лупили, выколачивая пыль, пока в один прекрасный день он не надоел, и тогда его завернули в старую газету и выбросили в мусорный бак…