Повесть о Морфи

Однако причины этой лабильности каждое светило толковало по-своему и по-своему предлагало лечить.

Пол покорно глотал порошки и пилюли, принимал ванны, грязи, даже новинку – электризацию.

Наконец профессор Монфор объявил Полу, что вылечить его может только свежий морской воздух и бездеятельность, которая даст передышку утомленной неизвестно чем нервной системе.

Пол решил послушаться в последний раз и уехал на две недели в Бретань, на побережье Атлантики. Модные курорты Ламанша или Лазурного берега отныне были слишком дороги для него…

Поезд узкоколейки привез Пола в рыбачью деревушку неподалеку от Шербура. Он снял себе маленький домик. Молчаливые женщины в белоснежных, накрахмаленных «куаффах» угощали Пола кислым вином. Все мужчины были в море, шла сардинка.

В деревне остались лишь древние, пергаментные старики. Эти потомки фанатичных шуанов верили твердо, что пресная вода – штука вредная. Они носили безрукавки из овечьих шкур, пили только молоко и вино и даже суп предпочитали варить на вине. Пол почти не понимал их языка – смеси древних кельтских и гэльских наречий.

И все-таки Полу здесь было хорошо. Он отдыхал, уйдя в прошлое на полтораста лет.

Однажды он долго стоял на берегу, следя за мелкими сердитыми барашками, набегавшими на песок.

Здесь был крайний запад Европы, финис Терре, конец Земли. Отсюда отплывали великие мореплаватели и корсары, именем короля-Солнца открывшие землю, где Пол родился.

Ветер Истории трепал его волосы.

Пол оглянулся. Желтовато-серые дюны уходили вдаль, сосны росли наклонно, отутюженные морским бризом. У него закружилась голова, и он упал.

Хозяйка, рослая старуха с мужским голосом и лицом, на руках отнесла его домой.

Она поила Пола куриным бульоном и отваром ромашки и пела ему грудным басом старые песни, скрежетавшие, как боевое железо. Через неделю Пол поправился и уехал в Париж.

Он вновь прошел по врачам. Они заявили, что ему лучше.

Ни один не объяснил Полу причин его подавленности, головных болей, безумного животного ужаса, внезапно будящего по ночам. Они были только врачи и добросовестно пытались лечить его маленькое тело.

* * *

Туристы со всего мира съехались в Париж на открытие Всемирной выставки 1867 года. Устроители не скупились на рекламу всех видов, приток гостей должен был окупить все.

Однажды утром Пол увидел заметку о начавшемся в Париже международном шахматном турнире. Он вздрогнул и отшвырнул газету, затем взял ее снова и внимательно прочел.

Колиш, Винавер, Стейниц… Какие-то новые, неизвестные имена. Играют в новом, роскошном зале на Елисейских Полях.

Журналист захлебывался, описывая севрскую вазу в человеческий рост, подарок Наполеона III будущему победителю турнира. Пять тысяч франков, о-ля-ля… Пол отошел к окну и уперся лбом в холодное стекло.

Воспоминания набросились на него, как волны на бретонском пляже, мозг работал остро и точно, как в лучшие годы. На свете есть шахматы – запретные, проклятые, уничтоженные и любимые. Что, если еще раз, в самый последний раз, ощутить упоительную радость борьбы, неповторимое чувство близящейся победы?.. Да, но хватит ли теперь у него нервной силы, хватит ли выносливости?.. А потом? Что будет ожидать его дома?

Презрительное молчание матери, взявшей с него клятву, которую придется нарушить. Змеиное шипение всех новоорлеанских ханжей, которые, конечно, обрадуются новому срыву грешника и поспешат объявить его неисправимым.

Печально посмотрят на него огромные глаза Эллен, уже начинающей отцветать в двадцать восемь лет. Впрочем, за кого она могла бы выйти? Возможные женихи перебиты на войне… Так как же ему быть? Уступить желанию или сопротивляться ему? Да и есть ли само желание? Что дали ему шахматы за все время? Короткие полтора года счастья, за которое было дорого заплачено. Эти семнадцать месяцев прошли мгновенно, как один день. Но след от них лег на всю жизнь, омрачил ее и исковеркал. Да и любил ли он когда-нибудь шахматы по-настоящему?

Пожалуй, нет. Слишком легко они дались ему, и слишком мало он в них вложил. Он любил свои победы, свое удовлетворенное тщеславие. Он никогда не стал бы заниматься шахматами, потребуй они от него чернового, упорного и горького труда. Они прельстили его невероятной легкостью побед – и эта легкость, в конечном счете, испортила всю его жизнь. Нет, он не пойдет в роскошный зал на Елисейских Полях!..

* * *

И он не пошел, но шахматы настигли его сами.

Через день или два, когда он выходил из гостиницы, кто-то сильно хлопнул его по плечу:

– Так ты прячешься от нас, старина?

Это был Жюль Арну де Ривьер, красивый, элегантный и веселый, как обычно. Он чуточку поседел, но был такой же.

Они обнялись от души, у Пола проступили слезы. Он всегда любил Жюля, удальца, красавца, блестящего шахматиста. Они пошли вместе завтракать. Три часа подряд Жюль пытался убедить Пола показаться на турнире, но Пол упрямо тряс головой. Он не мог, конечно, рассказать Жюлю всего, но решение его было принято бесповоротно.

Шахматы погубили его жизнь, он покончил с ними и не вернется к ним никогда.