Повесть о падающих яблоках

– Вот и помянете. Но здесь – в доме – не напиваться. И Анюте своей скажи: узнаю, что попойка была на поминках, дом подарю чужим людям.

– Не пьём мы. Знаешь ведь…

– Знаю. Это я так, по привычке. Прости, Ванюша.

Она прижалась к плечу брата, и плечо это показалось на миг таким же родным и надёжным как в детстве.

Сидя в тёплом салоне автобуса, Маруся никак не могла отогреть руки – холод и сырость кладбищенского креста не исчезали, пронизывали изнутри всё тело странным ознобом.

Утром она проснулась с давно забытым ощущением лёгкости, предчувствия чего-то хорошего. Надела платье, покрутилась перед зеркалом. Немного не по сезону, ну да ладно – плащ можно набросить.

Молодящаяся из последних сил секретарша начальника Аллочка, при виде Маруси оживилась:

– Обновка! Тебе, оказывается, очень идут платья. Слушай, а что за духи? Что-то знакомое, а вот названия вспомнить не могу. Французские?

– Так пахнут яблоки после дождя. Падающие яблоки…

Свет в окне

            Одесскому дворику и славным его обитателям – настоящим одесситам посвящается

Время уже давным-давно перевалило за полночь.

Переполненная молочно-жёлтым, густым светом луна щедро проливала его излишки на спящий Город.

Дома меняли очертания, ветхость и запустение стирались, трещины на фасадах становились не так заметны, а балконы, мансарды и водосточные трубы принимали совершенно фантастический вид. Оживали львы и грифоны, атланты и кариатиды, витая ковка старых ворот змеилась виноградной лозой, и повсюду, даже в самых маленьких двориках чувствовалась близость моря. Никогда и нигде ни с чем не спутать этот запах: остывающий и отдающий своё тепло песок, просоленные пирсы и причалы, и тина, разбросанная и источающая свежий йодистый аромат.

Может оттого и казался Город огромным плавучим островом.

Вот-вот поднимутся паруса, примчится попутный ветер-бродяга, наполнит их, и отправится остров в дальнее плаванье и будет плыть до тех пор, пока ветер не умчится далеко-далеко.

И спящий Город станет ждать следующего залётного ветерка.

А жители, ни о чём не подозревая, будут ходить в школу и на работу, ссориться по мелочам и мириться.

Они будут пить по утрам чай либо кофе, обсуждать последние новости, таскать с рынка первые дары пока ещё плодородной земли и водку из ближайшего киоска-батискафа. У них будут рождаться дети.

Жители будут незаметно стареть, болеть, умирать. Да и какое им, собственно, дело до того, что их Город – не город, а остров. Плывёт он или стоит на месте – для большинства это неважно.

Кто-то не проснётся этим утром, а кто-то проснётся, но не захочет вставать – надоело всё до чёртиков. Каждый день в спящем городе начинался и заканчивался до тошноты однообразно.

Но были среди жителей те, кто чувствовал попутный ветер в парусах, кто прислушивался и слышал осторожные всплески воды, кто не мог спать спокойно, когда Город-Остров плыл, и задыхался, когда Город-Остров дремал в стоячих водах, ожидая бродягу-ветер.

Их называли чудаками, при их появлении крутили пальцем у виска – не от мира сего… хотя они-то, как раз и были настоящими детьми сего мира, а те, слепые, глухие и бесчувственные были пришлыми. Но их было больше, они были хитрее и изворотливее, они умели приспосабливаться и лгать. А ещё они умели предавать ближнего.

Настоящие же дети Города были бесхитростны и дружелюбны. Корабелы и матросы, рыбаки и грузчики, булочники, ювелиры, цветочницы и аптекари… музыканты, художники и… поэты. Они-то больше всех тосковали, когда Город дремал и, радуясь как дети, слагали стихи и сказки, когда Город плыл.

…обычно в полнолуние ей писалось легко, строчки так и летели, сплетаясь в причудливые узоры на полотне сюжета. А сегодня что-то мешало, сдерживало полёт; какая-то тревога витала в пространстве, едва уловимая, но, смешиваясь с неизвестно откуда взявшейся, тоской, разрасталась и становилась совершенно невыносимой.

Лана прислушалась: неужели опять нет попутного ветра, и Город болтается в ленивом безмолвии…

Нет, плывёт.

Тогда, что же это?

Она отложила тетрадь. Не пишется, и вряд ли уже что-то изменится: такие «ловушки» иногда случались. Обычно это длилось недолго, дня два-три – не более. Но, тем не менее, Лана очень боялась ловушек – каждый раз ей казалось, что это навсегда, и писать она больше не сможет.

Не пишется.

Лана заглянула в комнату сына. Ростик-маленький спал, крепко обхватив руками подушку, и улыбался во сне. Так, здесь всё в порядке… Она даже не стала подглядывать его сон, раз улыбается – значит, снится что-то хорошее, доброе. Лана часто прогоняла тревожные сны, делала она это легко, мгновенье – и хмурящийся малыш улыбался.

Подглядывать и прогонять дурные сны Лана умела с детства – никто её этому не учил. Правда… мама что-то такое говорила о прабабушке – колдунье, но вряд ли это было правдой.

О колдуньях Лана знала всё-всё, ещё бы, ведь она была Сказочницей. Сочиняла сказки для детей и для взрослых.