Повесть о Предславе

– Родом я из чёрных хорватов[194]. Потому и кличут меня Хорватом. И отца такожде. А живём мы в горах, в Крконоше. Ловы княжьи часто возле нашего селения бывают. В горах – руда медная, добываем мы её да на кузницу возим. Тем и живём.

– Женат ты? Чада есть?

– Да недосуг всё как-то семьёй обзаводиться. То немцы, то ляхи. Всё по лесам скрывались с отцом да соседями. Что ж мне, жену в мешке, что ли, с собой таскать? Вот, даст Бог, мирная жизнь наступит, тогда уж.

– А годов тебе сколь?

– Двадцать три, светлая госпожа.

«На два лета всего меня младше. Почитай, погодки мы с ним. А красив парень. И мастер добрый».

– Ты подойди, сядь. А то стоишь опять, яко идолище поганое! – Предслава засмеялась. – И не бойся, не кусаюсь я. Стало быть, в горах живёте. А может, в Прагу тебе перебраться? Мастер ты знатный, такие завсегда промысел себе найдут. Я б тебе помогла. И учиться, верно, надо тебе. Грамоте-то разумеешь?

– По-латыни немного пишу. Монахи обучили. Ну и по-нашему тоже. У старосты, когда ряд с одним владыкою заключали, дак писать мне приходилось.

Предслава умолкла. Подперев рукой щёку, грустно смотрела она на плечистого статного молодца, и так и подмывало ей сказать, крикнуть: «Да возьми же ты меня! Вот вся я здесь, перед тобой, молодая, красивая! Ты – свободный, я – тоже! Замуж пошла, лишь бы с тем кабаном польским не быти! И что, всю жизнь мне теперь любви не ведать, со старым лиходеем, трясовицей больным, жить?!»

Она не поняла, не узрела, как, в какой миг руки её словно бы сами собой обвили шею Матеи, и затем ощутила она на своих устах сладостный долгий поцелуй. Они повалились в густую, пахнущую свежестью траву, Хорват медленно, словно бы боясь чего, стал снимать с неё одежды, княжна отстраняла его длани, торопилась, вся сгорая от трепетного желания. А после было неземное блаженство, такое, какого ранее она никогда не испытывала, она стонала, повизгивала от радостного ощущения счастья, а Матея гладил её по обнажённым округлостям грудей, целовал в нежную шею.

Потом они лежали, накрывшись плащом, шептали друг другу нежные слова любви, Предслава говорила:

– В начале зимы приеду на ловы, там снова свидимся. А потом в Прагу тебя возьму. Сможем встречаться чаще. Почти каждый день. Не знаю, отчего это, как возникло, но… люб ты мне, хлопец!

– А я тебя во сне видал… Давно, когда о тебе и слыхать не слыхивал. Такая красивая ты… И ещё, у тебя крылья были, яко у птицы алконост. Я потом тебя из меди выковал. Небольшую, с ладонь.

Предслава прервала его слова новым страстным поцелуем.

…Они лежали на траве, забыв о времени, о том, что пора возвращаться. Не заметили они и пани Эмму, которая, поднявшись на холм, остановилась под деревом и смачно, с отвращением плюнула в их сторону.

– Какой стыд! – проворчала старуха.

Круто повернувшись, она засеменила вниз.

Матея первым очнулся, будто из забытья.

– Княгиня! Солнце за полдень перевалило! Хватятся тебя, искать почнут! Одевайся-ка, да воротимся скорее на двор гостиный.

Он быстро натянул на ноги широкие шаровары и постолы.

– Да, вот что. – Он снял с пояса мешочек и вынул из него красивый витой браслет. – Возьми. Это тебе подарок. Носи на здоровье. И помни обо мне.

Княгиня ласково улыбнулась ему, надела браслет на тонкую руку, залюбовалась красивой вещицей. На душе было тихо, тепло и спокойно. В этот день она узнала, несколько неожиданно для самой себя, что влюблена и что любима. А спустя некоторое время поняла, что скоро станет матерью.

Глава 39

Как ни крути, а не везло в жизни боярину Фёдору Ивещею. Опять прогадал он, приняв сторону князя Святополка. Не устоял князь на рати на берегу Альты-реки со своими соузными печенегами супротив новогородской дружины Ярослава. Жаркая была сеча, такая, каких, по словам летописца, не бывало доселе на Руси. Многажды сходились ратники в чистом поле, бились яростно, сил уже не было, так голыми руками хватали друг друга. Кровь лилась рекой. Боярина Фёдора, как понял, что бегут, поддаются натиску дружин Ярослава печенеги, обуяло ожесточение, вклинился он на скаку во вражеские ряды, рубил наотмашь со всей силы направо и налево, только и замечая, как отскакивают, рассыпаются перед ним ряды оробевших противников. Мстил всему белому свету Фёдор Ивещей за горькую неудачливость, за бесславие и безнадёжность устремлений своих. Вся жизнь проходила сквозь пальцы, как речной песок, не замедляя, не приостанавливая неистового и бесполезного бега.

Боярин и сам не ведал, как удалось ему прорваться, ускакать от погони. Кольчужный калантырь был весь покорёжен и измазан кровью, шелом рассечен, червлёный щит изломан, но на теле не отыскалось и царапины. Ушёл Ивещей с немногими людьми от Ярославовой погони, помчался через грязь и болота в Туров вслед за остатками Святополкова воинства. Сам князь внезапно ослаб, впал в какое-то безумие. Даже на коне ехать не мог, везли его на носилках, привязанных к лошадям. Лежал Святополк под беличьей накидкой, безумными, полными ужаса глазами взирал ввысь и время от времени, внезапно вскакивая, кричал:

– Скорей! Скорей бежим! Гонятся за нами!