Повесть о "разделённой любви"

…Собеседник, — как и сосед-Эрнст, — очень внимательно выслушал его, эмоционально реагируя на детали рассказа. Успокоил. Поблагодарил. Сказал загадочно и, как показалось Мартину, угрожая кому-то: «Не беспокойтесь, товарищ: и это всё будет учтено! Они ответят и за это!». Мартин был благодарен собеседнику. Счастлив даже, что вот так определённо и чётко занятый человек отозвался на не один год истязавшую его боль. Но бросившаяся в глаза агрессивность резюме, самой реакции, почему-то вызвала у настрадавшегося инвалида некое внутреннее сопротивление. Напугала даже: он не умел — уже новокрещённый меннонит — мыслить категорией «Око за око, зуб за зуб». И, мягкосердечная душа, заметался было. (Меннонит! Ибо как предтеча его – Симонс Менно, фризский реформатор шестнадцатого века – увидя, в бытность католическим прелатом, что единоверцы его творят с анабаптистами, — покинул «Рим» с его ложью, жестокостью и поиском – взамен Спасителя — вожделенных сиинекур. И отныне проповедует истину : «Никто не может познать Христа, если не следует Ему в жизни»!) Иначе зачем понадобилась ему, — после внезапного посещения Финского представительства в Вене, — поездка в Хельсинки к самому… Маннергейму? Впоследствии Карл объяснил её сомнениями Мартина относительно способности принявшего его мюнхенского редактора, – человека городского, книжного, но в России не бывавшего, – ощутить и до конца понять величину и последствия трагедии немецкого колониста на Украине. Да и чувства самого русского крестьянина в захваченной большевиками стране знать он не может. Человек действия, — да ещё и за живое задетый комиссарским нападением на собственный народ, — он сперва задумал встретиться аж с самим бароном Врангелем Петром Николаевичем! Его переубедили: спасти уничтожаемых Троцким колонистов сможет «не несколько непонятный Общевоинский союз». В сущности, гражданская и потому бессильная контора – не пойдёт же она на Ленина войной!? Помочь сможет реальная военно-политическая сила, с красной Россией сражающаяся (Советчики-то в воду глядели, памятуя настойчивые попытки финского политика спасти хотя бы подопечных мамы на Волыни!). И назвали имя в действительности действующего, реального — пусть и в Финляндии, — русского генерала.

Маннергейм принял супругов Тринкман очень тепло, дружески. И как делал он всегда и всё — без спешки. Заговорил с ними так, как он один умел это делать — кратко. Без лишних слов. Дав зато выговориться, им… Что они решили? О том много-много позже Карл рассказал нам, что дед постарался очень взволнованного Мартина успокоить. Помог ему и его Марте отдохнуть в тиши своего островка. И, ещё не представляя – конечно же – что есть редактор мюнхенской газеты и кем он может обернуться, провидчески предостерёг собеседника – уютного австрийца с небесно голубыми глазами, и его милую жену, — теперь тоже подданную Австрии, — от дальнейших близких контактов с этим непростым человеком по ещё не менее простым российским делам.

Нам же с Ниной эта встреча дала возможность – через Карла, — когда тот вырастёт и станет взрослым, — самим познакомиться с Мартином и Мартой. Дело в том, что и сам я, и моя жена, родились позднее отъезда наших героев в Европу (соответственно, в 1924 и в 1931 гг.).

59. Москва. МИД.

Весной 1970 года, — после пятидесяти лет от начала непередаваемо мучительного, выматывавшего нервы и души, поиска их родных на Украине, — московский МИД, наконец, известил Frau Марту Тринкман и её супруга Мартина, что «Правительство СССР не возражает» против их встречи с братом просительницы и членами его семьи (в Москве и в Красноярском крае).

Марта и Мартин прилетели.