Повесть о Сонечке

Но зря ангельский облик не дается, и было в нем что-то от ангела: в его голосе (этой самой внутренней из наших внутренностей, недаром по-французски organe), в его бережных жестах, в том, как, склонив голову, слушал, как, приподняв ее, склоненную, в двух ладонях, изнизу глядел, в том, как внезапным недвижным видением в дверях - вставал, в том, как без следу исчезал.

Его красота, ангельскость его красоты, его все-таки чему-то - учила, чему-то выучила, она диктовала ему шаг (?он ступает так осторожно, точно боится раздавить какие-то маленькие невидимые существа?, Аля), и жест, и интонацию. Словом (смыслом) она его научить не могла, это уже не ее разума дело, - поэтому сказать он ничего не мог (нечего было!), выказать все.

Поэтому и обманывались: от самой простой уборщицы - до нас с Сонечкой. ?Так любит, что и сказать не может...? (Так - не любил, никак не любил.) ?Какая-то тайна...? Тайны не было. Никакой - кроме самотайны такой красоты.

Научить ступить красота может (и учит!), поступить - нет, выказать - может, высказать - нет. Нужному голосу, нужной интонации, нужной паузе, нужному дыханию. Нужному слову - нет. Тут уже мы вступаем в другое княжество, где князья - мы, ?карлики Инфанты?.

Не ?было в нем что-то от Ангела?, а - все в нем было от ангела, кроме слов и поступков, слова и дела. Это были - самые обыкновенные, полушкольные, полуактерские, если не лучшие его среды и возраста - то и не худшие, и ничтожные только на фоне такой красоты.

Я сказала: в каком-то смысле у него лица не было. Но и личины - не было. Было - обличие. Ангельская облицовка рядового (и нежилого) здания. Обличие, подобие (а то, что я сейчас делаю - надгробие), но все-таки лучше, что - было, чем - не было бы!

Ему - дело прошлое, и всему этому уже почти двадцать лет! его тогдашний возраст! - моя стихотворная россыпь ?Комедьянт?, ему, о нем, о живом тогдашнем нем, моя пьеса ?Лозэн? (Фортуна), с его живым возгласом у меня в комнате, в мороз, под темно-синим, осьмнадцатого века фонарем:

...да неужели ж руки И у меня потрескаются? Черт Побрал бы эту стужу! Жаль вас, руки...

(Это черт звучало нежнее лютни!) - Вижу игру темно-синего света и светло-синей тени на его испуганно-свидетельствуемой руке...Ему моя пьеса (пропавшая) ?Каменный Ангел?: каменный ангел на деревенской площади, из-за которого невесты бросают женихов, жены - мужей, вся любовь - всю любовь, из-за которого все топились, травились, постригались, а он - стоял... Другого действия, кажется, не было. Хорошо, что та тетрадь пропала, так же утопла, отравилась, постриглась - как те... Его тень в моих (и на моих!) стихах к Сонечке... Но о нем - другая повесть. Сказанное - только чтобы уяснить Сонечку, показать, на что были устремлены, к чему были неотторжимо прикованы в ту весну 1919 года, чем были до краев наполнены и от чего всегда переливались ее огромные, цвета конского каштана, глаза.

Сонечка! Простим его ангельскому подобию.

========

Однажды я зашла к нему - с очередным даром. Его не застала, застала няньку.

- Вот книжечку принесли Юрочке почитать - и спасибо вам. Пущай читает, развлекается. А мало таких, милая вы моя, - с приносом. Много к нему ходят, с утра до ночи ходят, еще глаз не открыл - звонят, и только глаза смежил - звонят - и все больше с пустыми руками да поцалуями. Да я тем барышням не в осуждение - молоденькие! а Юрочка - хорош-расхорош, завсегда хорош был, как родился, хорош был, еще на руках был - все барышни влюблялись, я и то ему: ?Чего это ты, Юрий Алексаныч, уж так хорош? Не мужское это дело!? - ?Да я, няня, не виноват?. - Конешно, не виноват, только мне-то двери отворять бегать от этого - не легше... Пущай цалуют! (все равно ничего не выцалуют), а только: коли цалуешь - так позаботься, чтобы рису, али пшена, али просто лепешечку - вы же видите, какой он из себя худющий, сестра Верочка который год в беркулезе, неровен час и он: одно лицо, одна кровь - не ему, понятно, он у нас стеснительный, не возьмет, - а ко мне на кухню: ?Нате, мол, няня, подкрепите своего любимого?. Нет, куда там! Коли ко мне на кухню, так - что не любит - плакаться. И голова пуста и руки пусты. Зато рот по-олон: пустяками да поцалуями.

А зато одна к нему ходит - золото. (Две их у меня - носят, только одна - строгая такая, на манер гувернантки, и носик у них великоват будет, так я сейчас не про них...) Вы барышню Галлиде знаете? Придет: ?Юрочка дома?? Сначала Юрий Алексаныч говорила, ну а потом быстро пообвыкла, меня стесняться перестала. - ?Дома, говорю, красавица, только спит?. - ?Ну, не будите, не будите, я и заходить не хотела, только вот - принесла ему, только вы, няня, ему не говорите...?

И пакетец сует, а в пакетце - не то, чтобы пшено али ржаной хлеб, а завсегда булочка белая: ну, белая... И где она их берет?!