Повесть о Сонечке

И еще - орешки. Сонечка до страсти любила орехи и больше всего, из всего продовольственно-выбывшего, скучала по ним. И в ее смехе, и в зубах, и в самой речи было что-то от разгрызаемых и раскатывающихся орехов, точно целые белкины закрома покатились. ?Такие зеленые и если зубами - кислые, это самое кислое, что есть: кислей лимона! кислей зеленого яблока! И вдруг - сам орех: кремовый, снизу чуть загорелый, и скок! пополам, точно ножом разрезали - ядро! такое круглое, такое крепкое, это самое крепкое, что есть! две половинки: одна - вам, другая - мне. Но я не только лесные люблю (а их брать, Марина! когда наверху - целая гроздь, и еще и еще, и никак не можешь дотянуться, гнешь, гнешь ветку и вдруг! - вырвалась, и опять вверху качается - в синеве - такой синей, что глаза горят! такие зеленые, что глаза болят! Ведь они - как звезды, Марина! Шелуха - как лучи!)... я и городские люблю, и грецкие, и американские, и кедровые - такие чудные негрские малютки!.. целый мешок! и читать ?Войну и мир?, я Мир - люблю, Марина, а Войну - нет, всегда - нечаянно - целые страницы пропускаю. Потому что это мужское, Марина, не наше...?

...От раскатываемых орехов, и от ручья по камням - и струек по камням и камней под струйками - и от лепета листвы (?Ветер листья на березе перелистывает?...), и от тихо сжимаемых в горсти жемчугов - и от зеленоватых ландышевых - и даже от слез градом! - всем, что в природе есть круглого и движущегося, всем, что в природе смеется, чем природа смеется - смеялась Сонечка, но, так как всем сразу: и листвою, и водою, и горошинами, и орешинами, и еще белыми зубами и черными глазами, то получалось несравненно-богаче, чем в природе...

- словом:

Все бы я слушал этот лепет, Все б эти ножки целовал...

========

Мужчины ее не любили. Женщины - тоже. Дети любили. Старики. Слуги. Животные. Совсем юные девушки.

Все, все ей было дано, чтобы быть без ума, без души, на коленях - любимой: и дар, и жар, и красота, и ум, и неизъяснимая прелесть, и безымянная слава - лучше имени (?та, что - ?Белые ночи?...?) и все это в ее руках было - прах, потому что она хотела - сама любить. Сама любила.

На Сонечку нужен был поэт. Большой поэт, то есть: такой же большой человек, как поэт. Такого она не встретила. А может, один из первых двухсот добровольцев в Новочеркасске 18-го года. Любой из двухсот. Но их в Москве Девятнадцатого года - не было. Их уже - нигде не было.

========

- О, Марина! Как я их любила! Как я о них тогда плакала! Как за них молилась! Вы знаете, Марина, когда я люблю - я ничего не боюсь, земли под собой не чувствую! Мне все: - Куда ты! убьют! там - самая пальба!

И я каждый день к ним приходила, приносила им обед в корзиночке, потому что, ведь, есть надо?

И сквозь всех красногвардейцев проходила. - Ты куда идешь, красавица? - Больной маме обед несу, она у меня за Москва-рекой осталась. - Знаем мы эту больную маму! С усами и с бородой! - Ой, нет, я усатых-бородатых не люблю: усатый - кот, а бородатый - козел! Я, правда, к маме! (И уже плачу.) - Ну ежели правда - к маме, проходи, проходи, да только в оба гляди, а то неровен час - убьют, наша, что ли, али юнкерская пуля - и останется старая мама без обеду.

Я всегда с особенным чувством гляжу на Храм Христа Спасителя, ведь я туда им обед носила, моим голубчикам.

========

- Марина! Я иногда ужасно вру! И сама - верю. Вот вчера, я в очереди стояла, разговорились мы с одним солдатом - хорошим: того же ждет, что и мы - сначала о ценах, потом о более важном, сериозном (ее произношение). - Какая вы, барышня, молоденькая будете, а разумная. Обо всем-то знаете, обо всем правду знаете... - Да я и не барышня совсем! Мой муж идет с Колчаком! И рассказываю, и насказываю, и сама слезами плачу - оттого что я его так люблю и за него боюсь - и оттого что я знаю, что он не дойдет до Москвы - оттого что у меня нет мужа, который идет с Колчаком...

========

Сонечка обожала моих детей: шестилетнюю Алю и двухлетнюю Ирину. Первое, как войдет - сразу вынет Ирину из ее решетчатой кровати.

- Ну как, моя девочка? Узнала свою Галлиду? Как это ты про меня поешь? Галли-да, Галли-да! Да?

Ирину на колени, Алю под крыло - правую, свободную от Ирины руку. (?Я всегда ношу детей на левой, вы тоже? Чтобы правой защищать. И - обнимать?.) Так и вижу их втроем: застывшую в недвижном блаженстве группу трех голов: Иринину, крутолобую, чуть было не сказала круторогую, с крутыми крупными бараньими ярко-золотыми завитками над выступом лба, Алину, бледно-золотую, куполком, рыцаренка, и между ними - Сонечкину, гладко-вьющуюся, каштановую, то застывшую в блаженстве совершенного объятья, то ныряющую - от одной к другой. И - смешно - взрослая Сонечкина казалась только ненамного больше этих детских:

Мать, что тебя породила, Раннею розой была: Она лепесток обронила Когда тебя родила...

(Только когда я вспоминаю Сонечку, я понимаю все эти сравнения женщины с цветами, глаз с звездами, губ с лепестками и так далее - в глубь времен.

Не понимаю, а заново создаю.)

========

...Так они у меня и остались - группой. Точно это тогда уже был - снимок.