Повесть о Сонечке

Когда ж к твоим пророческим кудрям Сама Любовь приникнет красным углем, Тогда молчи и прижимай к губам Железное кольцо на пальце смуглом.

Вот талисман тебе от красных губ, Вот первое звено в твоей кольчуге Чтоб в буре дней стоял один - как дуб, Один - как Бог в своем железном круге.

(Москва, март 1919 г.)

========

Судьбы китайского я не знаю (знаю только: я первая подарила ему кольцо!), судьба чугунного следующая:

Время шло. Однажды приходит - кольца нет. ? Потеряли?? - ?Нет, отдал его распилить, то есть сделать два.(Павлик, это будет меньше!) Два обручальных. Потому что я женюсь - на Наташе.? ?Ну, час вам добрый! А стихи - тоже распилили надвое??

Потом - мы уже видались редко - опять нет кольца. ? Где же кольцо, Павлик, то есть полукольцо?? - ?М. И., беда! Когда его распилили - оба оказались очень тонкими, Наташино золотое сразу сломалось, а я ходил в подвал за углем и там его закатил, а так как оно такое же черное...? - ?То давно уже сожжено в печке, на семейный суп. Роскошь все-таки - варить пшено на чугунных военнопленных розах, мной подаренных!?

О судьбе же Володиного - собственного - речь впереди.

Кроме кольца у Володи из старины еще была - пистоль, ?гишпанская пиштоль?, как мы ее называли, и эту пистоль я, из любви к нему, взяла в свое Приключение, вручила ее своей (казановиной) Генриэтте:

- Ах, не забыть гишпанскую пиштоль, Подарок твой!

Потому что эту ?пиштоль? он мне на Новый Год принес и торжественно вручил - потому что он, как я, не мог вынести, чтобы другому вещь до страсти нравилась и держать ее у себя.

Эту пиштоль мне в России пришлось оставить, зарыть ее на чердаке вместе с чужой мальтийской шпагой, о которой речь впереди, вернее - тело ее осталось в России, душу ее я в Приключении перевезла через границу - времени и зримости.

К этому Новому Году я им всем троим вместе написала стихи:

Друзья мои! Родное триединство! Роднее чем в родстве! Друзья мои в советской - якобинской Маратовой Москве!

С вас начинаю, пылкий Аский, Любимец хладных Муз, Запомнивший лишь то, что - панны польской Я именем зовусь.

И этого - виновен холод братский, И сеть иных помех! И этого не помнящий - 3ский! Памятнейший из всех!

И наконец - герой меж лицедеев От слова бытиJ Все имена забывший - Ав! Забывший и свое!

И, упражняясь в старческом искусстве Скрывать себя, как черный бриллиант, Я слушаю вас с нежностью и грустью, Как древняя Сивилла - и Жорж Занд.

Вот тогда-то Володя А. и принес мне свою пиштоль - 1 го января 1919 года.

К этому Новому Девятнадцатому Году, который я вместе с ними встречала, я Третьей Студии, на этот раз - всей, подарила свою древнюю серебряную маску греческого царя, из раскопок. Маска - это всегда трагедия, а маска царя - сама трагедия. Помню - это было в театре - их благодарственное шествие, вроде Fackelzug'a4, который Беттине устроили студенты.

========

...Как древняя Сивилла - и Жорж Занд...

Да, да, я их всех, на так немного меня младших или вовсе ровесников, чувствовала сыновьями, ибо я давно уже была замужем, и у меня было двое детей, и две книги стихов - и столько тетрадей стихов! - и столько покинутых стран! Но не замужество, не дети, не тетради, и даже не страны - я помнить начала с тех пор, как начала жить, а помнить - стареть, и я, несмотря на свою бьющую молодость, была стара, стара, как скала, не помнящая, когда началась.

Эти же были дети - и актеры, то есть двойные дети, с единственной мечтой о том, что мне так легко, так ненужно, Так само далось - имени.

- О, как я бы хотел славы! Так, идти, и чтобы за спиной шепот: ?Вот идет Аский!?

- Да ведь это же барышни шепчут, Павлик! Неужели - лестно?! Я бы на вашем месте, внезапно обернувшись и пойдя на них, как на собак: ?Да, Аский! а дальше??

Им, кроме Володи, я вся - льстила. Я их - любила. Разница.

========

Звериной (материнской) нежности у меня к Володе не было - потому что в нем, несмотря на его молодость, ничего не было от мальчика - ни мальчишеской слабости, ни мальчишеской прелести.

Чары в нем вообще не было: норы не было, жары и жара не было, тайны не было, загадки не было - была задача: его собственная - себе.

Этому не могло быть холодно, не могло быть голодно, не могло быть страшно, не могло быть тоскливо. А если все это было (и - наверное было), то не мое дело было мешать ему, нежностью, превозмогать холод, голод, страх, тоску: расти.

Была прохладная нежность сестры, уверенной в силе брата, потому что это ее сила, и благословляющей его на все пути. И - все его пути.

========

Была Страстная Суббота. Поздний вечер ее. Убитая людским и дружеским равнодушием, пустотой дома и пустотой сердца (Сонечка пропала, Володя не шел), я сказала Але: - Аля! Когда люди так брошены людьми, как мы с тобой - нечего лезть к Богу - как нищие. У него таких и без нас много! Никуда мы не пойдем, ни в какую церковь, и никакого Христос Воскресе не будет - а ляжем с тобой спать - как собаки!

- Да, да, конечно, милая Марина! - взволнованно и убежденно залепетала Аля, - к таким, как мы. Бог сам должен приходить! Потому что мы застенчивые нищие, правда? Не желающие омрачать его праздника.