Повесть о спортивном журналисте

Первой, без четверти девять, приходила Катя. Она вешала в шкаф зонтик, накидку, ставила туда авоськи, сумки и придирчиво осматривала приемную и кабинет Лугового. То, что накануне сделала уборщица, ее никогда не удовлетворяло, и, недовольно поджав губы, она что-то переставляла, поправляла, вытирала, меняла воду в графине, проверяла, заряжен ли сифон, отточены ли карандаши, переворачивала листок календаря, передвигала стрелку электронных часов, открывала окно. Затем снимала чехол с машинки, заправляла лист и начинала печатать. У нее всегда было что печатать.

На оформление губ и ресниц, в отличие от многих молодых секретарш, в преддверии трудового дня она времени не тратила — знала, что очень некрасива, что никакая косметика не поможет, и смирилась с этим.

В период от без пяти девять до пяти минут десятого появлялась основная масса сотрудников. Сначала девочки — машинистки, секретарши, техреды, молодые литсот-рудницы — веселые, шумные, по большей части хорошенькие. Они, словно цветы, принесенные в комнату, создавали атмосферу свежести и красоты. Они оживленно обсуждали свои бесчисленные, всегда важные дела — последние спортивные новости, предстоящее комсомольское собрание, удачу (или неудачу) такого-то отдела (сотрудника, автора), «Люськиного хахаля», «Маринки-ны джинсы», «Юркину зазнобу», очередной кинофильм, пьесу, телепередачу, предполагаемый загородный выезд, гнев одного начальника, доброту другого... Чего только не обсуждали, о чем не спорили, чему не радовались, чем не возмущались! Смеялись, шутили, кричали, перебивали друг друга. И, в конце концов, разбегались по местам. И сразу же раздавались дробь машинок, телефонные звонки, хлопанье дверец шкафов и ящиков.

Заведующие отделами, их замы входили по одиночке, здоровались кто тихо, кто громко, а кто и молча — кивком головы.

Ответственный секретарь Иванов — очень элегантный, пахнующий одеколоном, с сигаретой в углу рта, набриолиненный, сверкающий — всегда слегка запаздывал. Он окидывал молоденьких сотрудниц взглядом, от которого они краснели, называл их «Жанночка», «Любочка», «Танечка» и шутил с ними. Шутки его были крайне игривы, и порой их можно было назвать двусмысленными, чтоб не сказать неприличными. Каждая новая девушка, придя в редакцию, после первой встречи с Ивановым считала, что он влюблен в нее, после второй — влюблялась в него сама, после десятой — тоскливо бормотала «трепач» и привыкала.

При своей легкомысленной донжуанской внешности и таком же поведении Иванов являлся едва ли не самым эффективным работником в журнале. Он обладал поразительной энергией, был динамичен, мгновенно схватывал суть проблемы, тут же принимал решение и неукоснительно проводил его в жизнь. Он был инициативным, смелым работником, не боялся ответственности. При этом работал в невероятном темпе. Кипы писем, требований, справок, докладных, отношений, распоряжений, финансовых документов, громоздившихся с утра на его столе, исчезали буквально за полчаса, все с резолюциями, отметками, подписями, всегда точными, деловыми, конкретными. Ему приносили синьки, верстку, макет. Все это просматривалось, казалось бы, небрежным, поверхностным взглядом мгновенно, но ни разу он не пропустил ошибки, опечатки, нелепости. Потом Иванов вскакивал в машину и исчезал. Порой его можно было встретить в Доме журналиста в рабочее время, отдыхающим в компании таких же модно одетых молодых людей и красивых женщин. Но оказывалось, что к этому времени он успевал побывать в типографии, на бумажном складе, в Спорткомитете и еще в десятке мест, решить там все вопросы, все «пробить», «выбить», «добыть».

Затем он возвращался в редакцию, завершал накопившиеся к этому времени новые дела и уезжал совсем.

Луговой ворчал порой на Иванова: «Ну что ты всем девчонкам в редакции голову кружишь! Несолидно — все же ответственный секретарь». — «Шеф, — так звал он Лугового, — я в редакции самый ответственный товарищ, — возражал Иванов, — я вне редакции безответственный. Ведь писем из вытрезвителя и исполнительных листов пока не поступало? Не поступало. Так какие претензии?» Претензий действительно не было, Луговой высоко ценил своего ответственного секретаря и ворчал так, для порядка.

Оба зама приезжали одновременно — они жили в одном доме, и за ними ездила одна машина.

Знаменский, как всегда спокойный, педантичный, неторопливый, подолгу сидел один в кабинете — планировал номера, читал представленные отделами материалы. Иногда вместе с главным художником изучал оформление, придирчиво рассматривая фотографии.