Повесть о спортивном журналисте

- Ирина, — он опять говорил сухо. — Пойми, у нас разные положения. Прости за нескромность — я главный редактор большого журнала. Я обязан знать все и обо всем, потому что несу ответственность за каждую опубликованную в журнале строчку. Конечно, это практически невозможно, но у меня есть помощники, специалисты, я их подбираю, проверяю, но и советуюсь с ними, они делают работу, моя ответственность в том, чтобы они делали ее хорошо. А как у журналиста у меня есть главная тема — зарубежный спорт, причем не техническая его сторона, а общая, что ли, не знаю как и сказать, история, состояние, атмосфера, разоблачение его отрицательных сторон.,. Ты же начинающий, вернее молодой, журналист. Ничто в жизни, и в спортивной журналистике в частности, не терпит дилетантства. Можно знать многое о многом — пожалуйста, но о чем-то надо знать все и на этом специализироваться. Понимаешь? Ну вот для тебя, что для тебя главное?

- Ты, — по-прежнему тихо сказала Ирина и еще ниже опустила голову.

Луговой вздохнул.

- Я ведь серьезно, Иришка...

- И я серьезно, — она подняла глаза. Он прочел в них отчаяние, и печаль, и ярость, и ревность. —

- И я серьезно! Ты что же, не понимаешь! Я смотрю мотогонки и вижу тебя, так какая мне разница, что смотреть — гонки, футбол, бокс, лыжи? Я говорю с тренером, а вижу тебя! Так не все ли мне равно — тренер он, чемпион, ученик, черт, дьявол...

- Но, Ирина...

- Не перебивай! Не перебивай! — она почти кричала. — Я все время вижу тебя, все время думаю о тебе! Я- отвлекаюсь на работе, стараюсь отвлечься! И мне все равно где, в Мурманске, в Сочи, в Ашхабаде, на гонках, заплывах, пробегах, хоть в домино пусть играют, лишь бы следить за этим, писать, слать репортажи, хоть на минутку отдохнуть от тебя, от мыслей о тебе, от...

Она всхлипнула.

Луговой подсел к ней, обнял, поцеловал в мокрые глаза, мокрые, горячие щеки.

Он был потрясен.

Такое случилось впервые. Он знал, как любит его Ирина, что он значит для нее. Но она была всегда удивительно сдержанна в своих чувствах. Конечно, она целовала его, кричала «люблю», шептала нежные слова. Но вот такой крик души, такое трагическое откровение он слышал впервые. И задыхался от жалости к ней, от безысходности, от беспомощности, от возмущения, что все вот не так получается и ничего нельзя изменить, а если и можно, так в его ли это силах, от горечи, от обиды... от обиды на это? На кого?

...Прошли часы. По-прежнему дремотно зеленело озеро под сенью мудрых старых елей, равнодушных к людским горестям и радостям, умолкли птицы в преддверии грозы. По-прежнему доносились луговые и лесные ароматы и гудели у земли озабоченные жуки.

Незаметно Луговой бросил взгляд на часы. Вздохнул. Приподнял голову Ирины, лежавшую у него на .коленях, тихо поцеловал.

- Пошли, — сказал он.

- Пошли, — как эхо откликнулась она, покорно встала, оделась, стала собирать посуду.

Счастливый день кончился. Кончился праздник. Впереди надвигались будни...

На обратном пути их застала гроза. И без того вечерело, а теперь черные тучи, которые заволокли небо, толстые нити бешеного дождя, протянувшиеся к земле, создавали иллюзию сумерек. Их прорезали величественные,

гигантские здесь, за городом, где был виден весь горизонт, извивающиеся молнии, после которых все кругом становилось еще темней. От небес до земли возникал внезапно толстый изломанный ослепительно-голубой зигзаг. Он держался перед глазами секунду, но за это время, будто серебристые нити, разбегались от него тонкие ветви разрядов. И все вокруг — небо, далекие поля, перелески, леса, дорога, поселки — застывало в нереально бледном свете, будто неподвижные, отлитые из гипса макеты необъятной декорации.

Машины шли с зажженными фарами, двигались медленно, словно с трудом продираясь сквозь частокол ливня, давя пышные, беспрерывно возникающие пузыри на асфальте.

Добрались до города, до обезлюдевших тротуаров, до светившихся уже в домах окон.

- Мне страшно, — сказала Ирина, прижавшись к нему.

- Перестань, как не стыдно, — успокаивал ее Луговой, — уже совсем большая девочка, а боишься грозы.

- Я не грозы, — шептала еле слышно Ирина, — я сама не знаю чего. Мне кажется, со мной должно что-то случиться...

- Перестань, — повторял Луговой, хмурясь. Терпеть он не мог этих дурацких мрачных предчувствий (этого «карканья», как он выражался), которые почему-то порой возникали у столь жизнелюбивого, веселого и восторженного существа, как Ирина. — Вечно ты со своими...

- Нет, нет, сейчас это серьезно, я чувствую, — бормотала Ирина.

«Гроза, — размышлял Луговой, — на всех действует. И на меня тоже: настроение — прямо из рук вон! Ведь какой день был, какой день»...

Но день прошел.

Плохой ли, хороший — его не вернешь. И это жаль, потому что каждый день жизни — подарок судьбы...

А в понедельник, как всегда к девяти, Луговой пришел на работу. Начиналась очередная трудовая неделя. Рабочий день. В «Спортивных просторах» он строился обычно так.