Повесть о спортивном журналисте

А ведь как чудесно началась тогда их встреча, в «их» далеком Ботаническом саду...

В тот день они решили отпраздновать важное событие—Ирина уезжала в командировку от «Спортивных просторов». Осуществилось давнее горячее желание Ирины — в качестве корреспондента ее включили в команду мастеров, совершавших высокогорный мотопробег. Кроме репортажей издательство заказало ей книгу—дневник пробега. Ирина была на седьмом небе.

Пообедав в ресторане «Колос», они гуляли. Ирина беспрерывно заглядывала ему в глаза, задавая массу ненужных, казавшихся ей важными вопросов:

—Я справлюсь? Я буду звонить каждый день. Или там неоткуда звонить? А фото? Те, что я сама сделаю, пойдут? А справлюсь? — И наконец, традиционный: — Я дура, да? Спрашиваю всякую чепуху...

Сад уже полновластно захватила багряно-золотая осень. Зелень отступила, деревья слегка поредели, и царили всюду краски пурпурные, кровавые, золотые, медные. Они шли глухими аллейками, где густой желто-красный ковер упруго пружинил под ногами, где витал прелый запах увядания сырой, тронутой ночными заморозками земли.

Стеклянный холодок стоял в воздухе, вверху неподвижно застыло густо-синее небо.

Такое, каким оно бывает лишь в редкие особенно погожие осенние дни.

Сад был пустынен, они никого не встретили за те два часа, что бродили по нему. Присели на скамейку.

—Как я счастлива! Господи, как я счастлива!

Ирина откинула голову, устремив отрешенный взгляд к неподвижным верхушкам деревьев.

—Ты знаешь,— продолжала она шепотом,— мне прямо страшно, как мне везет! Честное слово! Ты у меня, дела повсюду замечательно идут. А теперь — этот пробег, книжка! Ты знаешь, что я сделаю, когда получу гонорар за нее? Куплю новый мотоцикл! А он... он какой этот гонорар — сколько дадут?

Луговой не отвечал. Он просто смотрел на нее и молчал. Грудь его сжимала такая щемящая пронзительная жалость, что он не мог говорить. Он смотрел на ее спутанные волосы, на загорелый нос...

Эта девчонка, которая отдает ему все, получая взамен нечастые вот такие свидания, занудные его монологи, неясность отношений... И она счастлива.

Она что-то щебечет про свою командировку, про какие-то дела. Он едва слушает ее, углубившись в свои мысли,— сколько так будет продолжаться?..

—...а может быть, когда-нибудь,— доносится до него ее голос,— мы сможем укатить куда-нибудь на море или в горы. А? Хоть дней на пять. Представляешь—море, пляж, ты да я? А? Хотя теперь,— она хмурится,— такого не бывает — всюду понастроили. Но в горах есть! Ты да

я да горы. И никого кругом. Житуха.

Она тормошит его:

—Эй, проснись, начальник! Привык к своей персональной машине. Давай со мной прокатимся на мотике? В лес, в поля, в луга. Вот получу гонорар, куплю новый — и смотаемся. Да? Весной.

Он решительно стряхивает с себя оцепенение.

—Смотаемся! — зажимает ее холодные щеки между ладонями, целует в ледяной нос— Всюду мы с тобой, Иришка, смотаемся — и к морю, и в поля! Дай срок.

Теперь печальной становится она. «Дай срок!» Не будет его, этого срока, никуда они не смотаются, ни в горы, ни в поля. А будут вот так встречаться тайком — украденный ломоть чужого пирога...

Они еще долго гуляли, пока не замерзли совсем. Согрелись в такси. Когда Луговой довез ее до дому и уже открыл дверцу машины, она на секунду прижалась к нему и прошептала:

—Пробег недолгий. Потерпи. Я скоро вернусь, куплю мотик, ух и заживем!

Ирина позвонила ему на следующее утро. Позвонила по прямому телефону, чего никогда не делала. Наверное, не могла не позвонить. А у него шло совещание.

- Это я, я очень люблю тебя,— прозвучал в трубке ее тихий голос.

- Простите, у меня совещание,— сказал он сухо,— позвоните попозже.

- Не смогу, я на вокзале...— разочарованно прошептала она, но он уже повесил трубку.

И теперь, в машине, по дороге на работу, он вспоминал ее голос и свои казенные слова и снова, как тогда в парке, испытал жгучую жалость.

Настроение его, и без того невеселое, испортилось окончательно.

Была еще одна причина быть мрачным. Возможно, главная. Наверное, главная. Но в этом он даже себе не хотел признаться.

Пытаясь анализировать свои отношения с Люсей и Ириной, Луговой прекрасно понимал, где причина, где следствие, он знал, что, если бы их отношения с женой оставались как в начале брака, да уж бог с ним — хотя бы просто теплыми, нежными, близкими, он был бы верным и хорошим мужем.

Впрочем, хорошим мужем он был и теперь. А вот верным...

Но Люся стала иной, совершенно невозможной. Почему? Во всяком случае, тут не было его вины, это он мог утверждать с чистой совестью. Так почему? Ответа он не находил.

Зато нашел выход из той удушливой атмосферы, которую Люся создала ему дома.

Появилась отдушина. Постепенно она превратилась в открытое окно, распахнутое в утерянный им мир любви. Кто ж в этом виноват? Это логика жизни. И никуда от нее не уйдешь. Вот то, что не мог он окончательно все изменить, расстаться с Люсей,— тут уж его вина. Сил не хватало.

От домашних сцен, от вечных попреков, от ледяных многодневных молчаний он устремлялся к Ирине и находил там и утешение, и радость, и тишину.