Повесть о старых женщинах

Из этой комнаты Софья прошла в другую — здесь были закрыты ставни и царил полумрак. Это тоже была спальная, меньших размеров и всего с одним окном, но обставлена она была с той же сомнительной роскошью. Всюду лежала пыль; на пыльном полу виднелись следы ног. В глубине комнаты находилась дверца, оклеенная теми же обоями, что и стены, а за дверцей — темная и душная cabinet de toilette; вид у комнаты и чуланчика был совершенно нежилой. Софья вернулась в большую спальную и прошла в симметрично расположенную комнату поменьше: здесь ставни были открыты и царил крайний беспорядок: кровать с двумя подушками стояла незастеленной, на стульях висели платья и полотенца, на полу валялись туфли, а на бечевке, натянутой между окнами, висел одинокий белый чулок, еще мокрый. В глубине комнаты находилась такая же темная и зловонная cabinet de toilette: в ней все было вверх дном, и в душной полутьме неясные контуры знакомых предметов казались зловещими. Софья вздрогнула от вполне оправданного омерзения, как женщина, которая украшает себя, чтобы предстать перед чужими взглядами, просто и по-детски бесхитростно. Скрытая грязь возмущала Софью так же, как ее матушку, что же касается тайн туалетного столика, она презирала их с неистовостью юной святоши, которая, еще не изведав искушения, презирает нравственную слабость. Софья задумалась о странном прозябании этих двух женщин, жизнь которых бесплодно проносится час за часом, не приводя ни к каким достижениям. Софья ничего пока не видела своими глазами, но, когда началось ее выздоровление, она многое услышала и сумела свести услышанное воедино. До полудня в квартире, за пределами кухни, не раздавалось ни звука. Потом начинали доноситься неясные шумы и запахи. Около часа являлась неодетая мадам Фуко и справлялась, сделала ли служанка для больной все, что требуется. Потом усиливались запахи с кухни, звенел колокольчик, через распахнутые двери доносились обрывки разговоров, иногда слышался мужской голос или тяжелые шаги, потом долетал запах кофе, иногда раздавался звук поцелуя, хлопала входная дверь, шуршала щетка, слышно было, как выбивают ковер, порой покрикивали, как бывает во время пустяковых домашних ссор. Чтобы выпить кофе, в комнату к Софье обычно заходила Лоране, все еще в халате, зевающая, немытая, нечесаная, но вежливая, по-особому чопорная. Женщины слонялись в пеньюарах до трех часов, а потом Лоране, словно подготавливая себя к необычному и непомерному усилию, вдруг говорила: «Ну вот, у меня ни минуты свободной. К пяти я должна быть одета». Мадам Фуко нередко так и оставалась неглиже — в такие дни она ложилась в постель сразу после обеда, говоря, что сама не знает, почему так измотана. А затем служанка отправлялась к себе на восьмой этаж, и наступала тишина, которая иногда в полночь, а то и позже прерывалась крадущимися шагами. Раза два сквозь щели под дверью Софьи свет пробивался в два часа ночи, перед рассветом.

И все же именно эти женщины спасли ей жизнь, именно они неделями поднимали ее каждые три часа, чтобы посадить в холодную ванну! Разумеется, после этого невозможно презирать их за то, что они ленивы, болтливы и слоняются в халатах; их вообще невозможно презирать! Но Софья, не избавившись от унаследованного ею сильного и решительного характера, все-таки с презрением относилась к ним — жалким существам. Единственное, в чем она им завидовала, — это их учтивое обращение с нею, которое делалось все более достойным, изящным и сдержанным, по мере того как она выздоравливала. К ней обращались, называя ее только «мадам», и в тоне женщин все явственнее звучало почтение. Они словно извинялись перед нею за себя.

Софья обошла все уголки квартиры, но не обнаружила других комнат и не нашла ничего, кроме большого платяного шкафа, набитого туалетами мадам Фуко. Потом она воротилась в большую спальную и там с наслаждением слушала, как грохочут повозки, спускаясь вниз по улице, и испытывала неясное томление по здоровой и свободной жизни, жизни привольной и осмысленной. Она решила, что завтра оденется «как следует» и никогда больше не наденет пеньюара — и пеньюар, и все, что он символизирует, внушали ей отвращение. И глядя в окно, она видела не улицу, а контору Кука и Ширака, помогающего ей сесть в экипаж. Где он, Ширак? Почему он оставил ее в этом невообразимом доме? Как объяснить его поведение?.. Но разве мог он поступить иначе? Ширак сделал то, что должен был сделать… Случайность!.. Случайность! И почему так уж невообразим этот дом? Может ли один дом быть более невообразимым, чем другой? Все случилось потому, что она убежала с Джеральдом из дому. Странно, но она редко вспоминала Джеральда. Джеральд исчез из ее жизни так же, как появился — в безумии, в угаре. «Интересно, — подумала Софья, — как дальше повернется его судьба?» Этого она никак не смогла бы предсказать. Может быть, Джеральд умирает с голоду или сидит в тюрьме… Ба! Этим восклицанием она выразила свое глубочайшее презрение к Джеральду и к той Софье, которая некогда считала его образцом мужчины. Ба!