Повесть о старых женщинах

Несмотря на искреннюю благодарность по отношению к мадам Фуко за ее несравненную заботу на протяжении всей болезни, Софья не любила свою хозяйку, а последняя сцена наполнила ее холодным гневом. Она почувствовала, что чужой человек собирается взвалить на нее бремя своих несчастий. В глубине души она не испытывала решительных возражений, потому что чувствовала, что несчастней, чем сейчас, все равно не станет, но пассивно она противилась дополнительным тяготам. Ее разум подсказывал ей, что надо бы посочувствовать этой стареющей, безобразной, неприятной, недостойной женщине, но сердце сопротивлялось: ее сердце знать ничего не хотело о мадам Фуко с ее частной жизнью.

— У меня нет больше друга, — заикаясь, сказала мадам Фуко.

— Нет, у вас есть друзья, — бодро ответила Софья. — У вас есть мадам Лоране.

— Лоране… какой же это друг. Вы знаете, что я имею в виду.

— А я? Я вам тоже друг, — сказала Софья, вняв голосу совести.

— Вы очень добры, — раздался с постели голос мадам Фуко. — Но вы же знаете, что я имею в виду.

Между тем Софья вовсе не понимала, что имеет в виду мадам Фуко. Характер их отношений неожиданно изменился. Церемонная вежливость уступила место искренности, вызванной трагедией. Рухнуло грандиозное здание взаимного притворства, которое они обе возводили этаж за этажом.

— Всегда я обращалась с мужчинами по-доброму, — хныкала мадам Фуко. — Никогда не скандалила. Любой мужчина это подтвердит. Я не то что другие. Обо мне все такого мнения. Ах! Знали бы вы, что у меня было: гостиница на авеню королевы Гортензии… две пары лошадей… одну лошадь я продала мадам Мюзар^{81}… Вы ведь знаете, кто такая мадам Мюзар… Но денег не сбережешь. Они уплывают между пальцами. Ах! В пятьдесят шестом я тратила в год по сто тысяч франков. Так долго тянуться не могло. Я всегда себе повторяла: «Так долго не протянется». Я всегда стремилась… Но что поделаешь! Я устроилась здесь и заняла денег, чтобы заплатить за мебель. У меня не осталось ни одной драгоценности. Все мужчины обманщики, все! Я могла сдавать три комнаты по триста пятьдесят франков в месяц с полным пансионом — на это можно было жить.

— Значит, это, — прервала ее Софья и указала на свою дверь напротив, — ваша комната?

— Да, — сказала мадам Фуко. — Я поместила вас там потому, что в тот момент в других комнатах были жильцы. Были да сплыли. Осталась одна Лоране… а она платит неаккуратно. Что поделать! Жильцы… по нынешним временам их искать надо… У меня ничего нет, я вся в долгах. А он меня бросил. Выбрал такой момент, чтобы сбежать! А из-за чего? Да так! Просто так! Что мне его деньги! Не в них дело! Сами понимаете, в его годы… ему двадцать пять… с такой женщиной, как я, сорить деньгами не будешь. Не в том дело. Я любила его. И потом, мужчина — такая поддержка в жизни. Я его любила. Ведь только в моем возрасте знаешь, как любить. Уходит красота, но не темперамент. Ах, он… Нет!.. Я так любила его. Я так люблю его.

Лицо Софьи напряглось от внезапного чувства, вызванного повторением этих трех слов, волшебных — сколько их ни тверди. Но она промолчала.

— Знаете, что со мной будет дальше? Ничего другого мне не останется. И я знаю таких, с которыми это уже стряслось. Я стану поломойкой. Да-да, поломойкой! Рано или поздно. Что же, такова жизнь. Что поделать! Жить-то надо.

Потом уже совсем другим тоном мадам Фуко добавила:

— Прошу вас извинить меня, мадам, за то, что я сказала. Мне следовало бы постыдиться.