В первой половине ноября жизнь Софьи стала размеренной и почти идеально монотонной. Изо дня в день слегка колебалось лишь число блюд, предлагаемых жильцам. Еду подавала поденщица прямо в комнаты — исключение иногда делалось только для ужина. Софья почти не показывалась в квартире, разве что во второй половине дня. Хотя она все больше брала с жильцов и ее запасы окупались теперь с небывалой прибылью, ее цены все же оставались ниже городских. Софью возмущала спекуляция парижских лавочников, которые придерживали огромные запасы провизии, чтобы взвинтить цены. Но сила их примера была слишком велика, чтобы полностью им пренебречь, Софья удовлетворялась половинной прибылью. Только с мосье Ньепса она брала больше, чем с других, поскольку он сам был лавочником. Четверо мужчин ценили свое райское житье. В них появилось то приятное ощущение уверенности в завтрашнем дне, которое только тогда возникает у холостяков, когда хозяйка их квартиры соединяет в себе честность, энергию и пристрастие к чистоте. У входной двери Софья повесила грифельную доску, на которой жильцы записывали свои пожелания насчет меню, стирки, времени, когда их следует разбудить, и т. п. Софья никогда ничего не забывала и не путала. Отлаженность домашнего механизма поражала жильцов, которые привыкли к совсем другим порядкам и каждый день выслушивали от своих знакомых душераздирающие истории о неопрятности и жульничестве квартирных хозяек. Им даже нравилось, что Софья берет с них дорого, хотя и не очень дорого. Их восхищало, что Софья заранее сообщала им о том, что сколько будет стоить, и даже давала им советы, как избежать лишних расходов, особенно по отоплению. Каждому жильцу Софья выдала теплый коврик, чтобы в комнатах можно было безболезненно обойтись одними маленькими жаровнями для рук. Естественно, мужчины считали ее чудом и совершенством. Они приписывали ей одни достоинства. Послушать их, такой женщины еще не было в истории человечества, да и быть не могло! Среди их друзей она стала легендой: молодая элегантная женщина, писаная красавица, гордая, величественная, неприступная, почти неуловимая, великолепная хозяйка, превосходная кулинарка, создательница причудливых английских блюд, образец надежности, образец точности, образец аккуратности!.. Их умилял легкий английский акцент, придававший слегка экзотическое звучание ее правильной, свободной и богатой французской речи. Короче, Софья была для них совершенством, идеальной женщиной. Что она ни делала, все было правильно.
А она каждый вечер поднималась в свою каморку, утомленная физически, но с головой достаточно ясной, чтобы еще привести в порядок счета и пересчитать деньги. Этим она занималась, лежа в постели и надев толстые перчатки. И если часто ей плохо спалось, то не из-за отдаленной канонады, а из-за того, что ей не давали покоя финансы. Она делала деньги и хотела сделать как можно больше. Она непрестанно искала способов сэкономить. Ей так хотелось независимости, что она ни на минуту не могла забыть о деньгах. Она полюбила золото, полюбила его копить и не хотела его тратить.
Однажды утром не пришла поденщица, которая, по счастью, была почти столь же пунктуальна, как и Софья. Когда подошло время подавать завтрак мосье Ньепсу, Софья заколебалась, но потом решила сделать это сама. Она постучала в дверь старого лавочника и решительно вошла с подносом и свечой. Увидев ее, мосье Ньепс вздрогнул от неожиданности — хотя на ней был синий фартук, как на поденщице, принять Софью за поденщицу было невозможно. В постели Ньепс казался старше, чем в полном облачении. Вид у него был довольно смехотворный и совсем не солидный, как и у большинства стариков, еще не закончивших утренний туалет; ночной колпак тоже его не красил. Его округлое брюшко выпирало из-под одеяла, на которое, тепла ради, была навалена одежда отнюдь не царственного вида. Софья внутренне усмехнулась, но презрение, выражавшееся этой тайной улыбкой, смягчилось при мысли о том, что перед ней несчастный старик. В скупых словах она объяснила ему, что поденщица, видимо, заболела. Ньепс кашлянул и смущенно пошевелился. Когда она установила поднос рядом с кроватью, его незлобливое и простодушное лицо просияло отеческой улыбкой.
— Нужно хоть на минутку приоткрыть окно, — сказала Софья и отворила створку. Через закрытые ставни в комнату ворвался свежий воздух, и старый лавочник поежился. Открыв ставни, Софья затворила окно, а затем проделала то же с двумя другими окнами. В комнате стало светло.
— Свечка вам больше не нужна, — сказала она и подошла к кровати, чтобы задуть ее.