Повесть о суровом друге

На улице, погруженной во тьму, было тоскливо и пусто. В черном небе мерцали звезды.

Закутавшись в старые ватные пиджаки, мы тесно сгрудились на лавочке, согревая один другого. Рыжий Илюха, глядя на звезды, рассказывал нам, что небо — это терем божий, а звезды — окна в этом терему. Для каждого человека, когда он родится, бог открывает в небе окошко. На подоконник садится ангел со свечой в руке. Когда человек умирает, ангел тушит свечу, закрывает окошко и уходит.

«Интересно, где там мое окошко?» — подумал я, глядя на звезды, а они сверкали, как живые, и то пропадали во тьме, то опять вспыхивали…

— А богово окошко где? — спросил Уча, косясь на Илюху черными, как два жука, хитрыми глазами.

Илюха презрительно хмыкнул:

— Не знаешь? Эх ты, а еще православный! Самое большое окно богово.

— А какое? — спросил Абдулка Цыган, большегубый, коренастый татарчонок.

— Гм, какое… Отгадай!

Абдулка молчал. Мы тоже не знали. Тогда Илюха объяснил:

— Луна, вот какое!

Уча ядовито заметил:

— Значит, днем бог ничего не видит?

— Почему это? — настороженно спросил Илюха.

— Потому что днем луны не бывает.

Илюха громко засмеялся:

— Чудак-рыбак. Зачем луне светить днем, если и так видно? Другое дело — ночью, когда темно и надо светить.

— А сейчас бог видит что-нибудь? — спросил вдруг Васька, сидевший до того в молчаливой задумчивости.

— Сейчас?

— Да.

— А то как же? — поспешно ответил Илюха. — Бог всегда все видит.

— А ведь луны нету, как он видит?

Васька удивил всех. И правда, как же бог видит в темноте, если луны нет?

— Тю, дурной, — возмутился Илюха, — ангелы на небе зачем? Они смотрят и обо всем богу рассказывают. У человека всегда слева ангел, а справа черт с копытами. Ангел от смерти спасает, а черт на грех наводит. Даже когда мы спим, ангелы караулят около подушки. Один раз интересный случай был. Просыпаюсь утром, открыл глаза, гляжу, а он сидит сбоку.

— Кто?

— Тебе ж говорят — ангел. Сидит на табуретке и дремлет. Я ка-ак вскочу, а он захлопал крыльями и улетел.

— Куда? — спросил я, пораженный словами Илюхи.

— «Куда, куда»! Закудыкал. В трубу улетел.

— Там же сажа!

— Ну и что? Он в ставке искупается и опять чистый летит на небо.

— Врешь ты, Илюха, — с досадой проговорил Васька.

Илюха оправдывался:

— В божьем писании так сказано, а я здесь ни при чем. Да ты сам Леньке говорил про рай и про чертей, забыл, да? Забыл?

— Забыл я или не забыл, то мое дело, — хмуро отозвался Васька, — а врать, что живого ангела видел, незачем.

— Могу показать перо от крыла ангела, если не веришь.

— Опять врешь.

— Чтоб я провалился! Когда ангел вылетал в трубу, он зацепился за гвоздик, и перо выпало. Хоть сейчас идем, посмотришь, за иконами у нас лежит.

— То небось петушиное.

— Петушиное, как бы не так!

Ребята примолкли. Видя, что больше никто не возражает, Илюха, глядя в небо, блещущее звездами, продолжал:

— А во-он дорога в рай, видите, где звезды густой полосой тянутся. По этой дороге праведники после смерти идут в рай. Там у ворот стоит святой Петр с золотыми ключами и стерегет. У него на дурницу в рай не проберешься.

— Документы требует? — простодушно спросил Абдулка.

Васька усмехнулся:

— Пачпорт!

— Не пачпорт, а крест на шее, — поправил Илюха. — Если грешник крест будет заржавленный, а у праведника — новенький, сияет, как солнце. Если святой Петр увидит, что грешник хочет незаметно в рай пробраться, то сейчас его за шиворот — и под зад коленкой.

— А кто в раю живет? — не унимался Абдулка.

— В раю живут Адам и Ева.

— Еще кто?

— Я же говорил: праведники. Те, которые безгрешно жили на земле. Моя бабка там живет.

— Откуда ты знаешь?

— Во сне видел.

— Тю, во сне… — насмешливо протянул Уча. — Бабку видеть во сне к дождю.

— И вовсе не к дождю… А потом, я где видел бабку? В раю, будто она сидит под райским деревом и золотые яблоки ест. В раю хорошо. А возле ада, прямо у калитки, сидит на цепи страшная-престрашная собака о семи головах, Санхурха называется.

Хотя я чувствовал, что Илюха врет, все же было интересно слушать его рассказы.

Поздно в этот вечер разошлись мы по домам.

Ваське нужно было ложиться, чтобы утром не проспать на работу. Расставаясь, мы взяли друг друга за руки. Наверно, ему тоже было тяжело; он вздохнул и сказал ободряюще:

— Ничего, Лень. Зато денежек заработаю. Батька даст нам гривенник, и накупим мы целую шапку пряников и «раковых шеек», а хочешь — голубей купим.

— Голубей лучше, — сказал я, стараясь подавить слезы.

— Ладно, купим голубей: красноперых, чернохвостых, «монаха» одного купим…

Безрадостным был наступивший день. Потерянный, слонялся я по улице, не зная, куда себя девать. Поиграл возле калитки с Полканом: закидывал палку и заставлял принести обратно. Потом смотрел в щелку забора, как Илюхина мать стирала во дворе белье. Надоело и это. С тоской побрел я на речку, сел на камень у засохших камышей и, глядя на небо, стал считать облака. Вот проплыло первое, похожее на грязную рубаху с разбросанными рукавами, за ним второе, похожее на скачущего коня…