Повесть о суровом друге

Чужие встречают его.

И стиснуло сердце тревогой:

«Вернулся я, видно, не в срок…

Скажите же мне, ради бога,

Где мать, где жена, где сынок?»

Васька сидел задумчивый и молчал. Теперь я понимал, почему он попросил Алешу показать тетрадку. Ведь это про его отца рассказывала песня, про то, как он пришел с войны без ног. И не мог я оторваться от песни, читал, что было дальше:

«Жена твоя… сядь, отдохни-ка,

Небось твои раны болят».

«Скажите мне правду скорее,

Всю правду!» — «Мужайся, солдат!

Толпа изнуренных рабочих

Решила идти ко дворцу:

Защиты искать с челобитной

К царю, как к родному отцу.

Надев свое лучшее платье,

С толпою пошла и она,

И насмерть зарублена шашкой

Твоя молодая жена».

«Но где же остался мой мальчик?»

«Сынок твой?!. Мужайся, солдат!

Твой сын в Александровском парко

Был пулею с дерева снят».

«Где мать?» — «Помолиться Казанской

Старушка к обедне пошла,

Избита казацкой нагайкой,

До ночи едва дожила».

— Читай, читай. — В голосе Васьки слышалась тоска. Разбирая с трудом Алешины каракули, я продолжал читать по складам:

«Не все еще взято судьбою:

Остался единственный брат,

Моряк и красавец собою…

Где брат мой?» — «Мужайся, солдат!»

«Ужели и брата не стало?

Погиб, знать, в Цусимском бою?»

«О нет, не сложил у Цусимы

Он жизнь молодую свою.

Убит он у Черного моря,

Где их броненосец стоит,

За то, что вступился за правду,

Своим офицером убит».

Вот какая печальная была эта песня. И заканчивалась она хорошими словами:

Ни слова солдат не промолвил,

Лишь к небу он поднял глаза,

Была в них великая клятва

И будущей мести гроза!

И все-таки жалко было Алешу Пупка, и Ваську, и себя самого…

6

Мы возвратились домой, когда на улице уже стемнело.

В землянке тускло светил каганец. Наши отцы, механик Сиротка и Мося о чем-то горячо спорили.

Мы с Васькой легли на скрипящий сундук. На душе было тяжело. Хотелось плакать от обиды за дядю Хусейна. За что его городовые топтали ногами? За что убили Алешиного попугая?

— И твоя правда, и моя правда, и везде правда, и нигде ее нет, услышал я голос Анисима Ивановича. — Почему же нет правды, куда она девалась?

— Кошка съела правду.

— То-то и оно… Вот, скажем, ты, Мося, всю жизнь работаешь, тыщу сапогов сшил, а ходишь босой. Почему?

— Потому, что я еврей.

— Неверно! — Анисим Иванович хлопнул ладонью по столу так, что заколебалось пламя над краем блюдца. — А почему у Бродского на пальцах бриллианты, ведь он тоже еврей? Я русский, а живу как нищий. В чем тут дело?

— Во власти дело, в царе, — сказал мой отец.

Анисим Иванович взял со стола железную ложку и показал Мосе:

— Вот ложка. Кто ее сделал? Мы с тобой, рабочие. А завод англичанину Юзу кто построил? Опять же мы, рабочие. Кто дворцы царские создал? Кто корону царю отлил из золота и разукрасил бриллиантами? Мы, трудящий народ!.. Кто же, выходит, настоящий хозяин России? Царь? Нет, рабочий народ! Почему же он в лохмотьях ходит?

— Об этом и в песне поется, — сказал отец.

Кто одевает всех господ,

А сам и наг и бос живет?

Все мы же, брат рабочий!

— Возьми Егора: идет в сапогах, а след босиком, — продолжал Анисим Иванович. — А колбасник Цыбуля сапожную фабрику имеет. Почему же один беден, а другой богат? А потому, что всегда так было: богатый обкрадывал бедного.

— Царь-батюшка повелел, — вступил в разговор механик Сиротка.

— Царь первый помещик, — добавил отец. — Восемь миллионов десятин земли имеет. У царицы Александры Федоровны одних бриллиантов на десять миллионов рублей. Сколько можно на эти деньги накормить голодных?

— То-то и оно, — отозвался Анисим Иванович. — Вот, к примеру, ведем мы войну. Кому нужно это кровопролитие?

— Богатеям, — ответил отец, — а теперь самое время нажиться на войне.

Анисим Иванович поддержал:

— Именно так. Я там был. Солдаты разуты и безоружны. Один стреляет, а трое ждут, когда этот горемыка примет свой смертный час, чтобы его винтовку взять. Немцы засыпают нас снарядами, а нам прислали на фронт три вагона икон и крестиков. И русский герой солдат идет с этим крестиком против германских пушек. Вот тебе и царь всея Руси!

— Шпионы кругом, — вставил Мося, — генералы — шпионы, министры шпионы. Сама царица — немка, что вы хотите?

— До чего довели Россию! — вздохнул Анисим Иванович. — Земля богата, народ великий. Весь мир этот народ может повести за собой, а вместо того мрет с голоду.

Анисим Иванович помолчал, точно ему трудно было говорить, потом заключил с горечью:

— Так и со мной: ноги были — жил помаленьку, а оторвало, — он развел руками, — что теперь делать? Куда идти? К царю? Так это он и отнял у меня ноги.

Васька уже давно с тревогой прислушивался к речи своего отца, а тут вскочил с сундука и со сжатыми кулаками подбежал к Анисиму Ивановичу:

— Батя, где живет царь? Где его хата?

Васька волновался. Голубые глаза его сверкали. Не дождавшись ответа, он бросился к моему отцу:

— Дядя Егор, где царева хата?

— До бога высоко, до царя далеко, — ответил за отца механик Сиротка.

Анисим Иванович обнял Ваську и погладил его белую нестриженую голову.

— Слушай, сынка, слушай и помни. Я, может, скоро помру, а ты помни: отца твоего царь-собака загубил.