Повесть о Татариновой. Сектантские тексты [litres]

80 авт<орских> экз<емпляров> и 20 для цензуры. Все с отметкой „на правах рукописи“. Я ужасно этому рад». Но и на этих «правах» публикация не состоялась. Дело было не в «технике», которой знаменитый режиссер владел в совершенстве.

Неканонические ритуалы в общине Екатерины Татариновой, поддержка ее императором и необычное положение в столице – все это исторически достоверно. В 1818–1824 годах Татариновой были предоставлены казенные помещения в Михайловском замке. Там неистово кружились в белых одеждах, пели, пророчествовали и исцелялись. Вдова полковника и героя Отечественной войны, Татаринова была обращена в свою новую веру в петербургской хлыстовско-скопческой общине под руководством Кондратия Селиванова и Веры Ненастьевой. Радения пришлись Татариновой по душе, но с самим Селивановым произошел конфликт. Она, кажется, пыталась его «разуверить»: «Что толку скопить тело, но не скопить сердца? В нем седалище греха <…> Возможность отнимется, а желание останется», – говорила Татаринова[75]. Уведя у Селиванова некоторых членов его корабля, чтобы основать свой собственный, она возвращалась от скопчества к хлыстовству, обогащенному современными ей европейскими идеями. Впрочем, министр просвещения и обер-прокурор синода князь А. Н. Голицын, сам постоянный гость Татариновой и знаток христианских вероучений, не видел разницы между нею и скопцами: «…эта госпожа была некогда представительницею в Петербурге секты так называемых пророков или скопцов», – вспоминал Голицын в 1837 году[76].

Среди 70 членов ее кружка, сначала называвшегося «Братством во Христе», потом – «духовным союзом» или «русскими квакерами», были высшие офицеры, чины двора, государственные чиновники, священники. Наиболее заметными среди них были Александр Лабзин, писатель и переводчик, редактор «Сионского вестника», вице-президент Академии художеств и мастер масонской ложи «Умирающий сфинкс»; генерал Евгений Головин, один из крупнейших военачальников славной эпохи; знаменитый живописец Владимир Боровиковский; директор правительственного Департамента народного просвещения, секретарь Библейского общества Василий Попов; бывший инспектор Царскосельского лицея Мартын Пилецкий; подполковник и богач Александр Дубовицкий, один из самых интересных членов этой общины, который покинул ее, чтобы проповедовать свое учение в народе. Радения высоких особ организовывал вместе с Татариновой неграмотный пророк из крестьян, музыкант Кадетского корпуса Никита Федоров.

Никакого секрета из радений в Михайловском замке не делалось, экспериментам Татариновой сопутствовала завидная свобода. Митрополит Филарет, например, знал, что к Татариновой ездили и князь Голицын, и Лабзин. Хлопотами Голицына, Татаринова получала значительную пенсию, из которой финансировала расходы общины. После нескольких свиданий с Татариновой ее покровительницей стала сама императрица. Однажды государь посетил радение у Татариновой и остался доволен. Архимандрит Фотий (Спасский), известный борец с инакомыслием, разносил слух о романе между ними. Во всяком случае, согласно опубликованным документам, Александр лично защищал ее от обвинений.

Между тем кружения, в которых принимали участие все присутствовавшие, происходили самым обычным хлыстовским образом. Пророчества, произносившиеся чрезвычайно быстро и рифмованные «под склад народных прибауток», немногим отличались от тех, которые можно было услышать в крестьянских избах по всей России, от Поморья до Кавказа. Эта пророчества относились к ближайшему будущему секты, отдельных ее членов, а иногда и к событиям государственной жизни. Община

Татариновой была синтетическим культурным явлением; она была связана и с масонскими ложами.

Песни, которые пелись в Михайловском замке, были комбинацией из масонских и хлыстовско-скопческих символов; начало некоторых песен могло быть заимствовано у масонов, а конец у хлыстов или наоборот[77]. Например, классические хлыстовские:

«Дай нам, Господи, к нам Иисуса Христа»; или:

Бог, Бог с нами Сам Бог над богами,
Дух Святой с нами,
Сам дух над духами;

или нечленораздельные звукосочетания на неведомых языках, которые пытался переводить с санскрита В. Н. Топоров[78]; или, с другой стороны, вполне романтическое:

Прочь лесть, прочь ложь, хитросплетенность,
Порочность, сладость красных слов,
Утеха сердцу, развращенность —
Пою небесную любовь[79]

.