Повесть о Татариновой. Сектантские тексты [litres]

В жарко натопленной комнате сидит перед секретером Катерина Филипповна. За занавешенным окном холод, сумасшедший петербургский ветер воет, треплет полы шинелей и срывает шляпы, задувает костры на перекрестках, и безымянный петербургский прохожий, пряча нос в воротник, спешит домой по пустынным проспектам и безлюдным набережным, мимо высоких дворцов и оцепеневших от холода и воинского долга часовых. – «Не прорвало бы лед на Неве, не было бы, упаси Боже, наводнения». – А в Михайловском замке в угловой комнате тепло и тихо, точно в раю. На секретере горят две свечи и освещают голубые стены, большой образ Нерукотворного Спаса и простое карельской березы убранство комнаты. Катерина Филипповна читает письмо: «Друг мой, ангел мой! Сердце сердца моего! За что Господу угодно меня так наградить?

Верно для принятия его завтра. О, Господи! Спаситель мой Христос, возьми все и позволь у ног твоих пребывать. Друг сердца моего! Отпиши, мой ангел Вразумитель, что это значит. Все сердце у меня разливается от радости. Ах, да будет из наших сердец сердце Иисуса Христа». – Тонкий листок дрожит в руке Катерины Филипповны. – «Ангел-Вразумитель», – повторяет, – «Ангел-Вразумитель, а сам Ангел-Вразумитель разум теряет». Легкий стук в дверь. «Entrez»[167]. Тихими робкими шагами, как входят в незнакомую темную церковь, входит Алексей Милорадович. Тихо звенят шпоры и громко стучит сердце о тугой мундир с мальтийским крестом. «Prenez un siège, mon ami[168]. Не дождались ответа на письмо? Брат милый, что с тобой?» – испуганно восклицает Катерина Филипповна. Милорадович низко опустил голову. – «Тоска у меня, и радости вчерашней нету, жить не могу без тебя, сил на подвиг нету». – «Плоть твоя тоскует. Смиряйся, ведь не за тем пришли сюда, чтоб волю свою творить». – «Катя, Катя, сестра моя, мать моя, нечистая тайна меня мучит, не могу смириться. Не в одном Христе, а в тебе, в тебе самой люблю тебя». – «И люби меня, родной, как умеешь, я тоже люблю тебя в нашем Спасителе. Но чем докажешь мне любовь свою, как не покорностью непорочной своей воли? Все страдание твое от того, что сердцем не принимаешь мое запрещение, как от руки Божией»[169]. – Милорадович побелевшими от муки глазами смотрит в синие, синие глаза Катерины Филипповны, потом закрывает лицо руками и шепчет: «Уж не вернуться ли мне к старцу? Уж не царская ли печать вернет мне покой?» – «Скопи не тело, а сердце. В нем седалище греха, – отвечает Катерина Филипповна. – Сердце обуздай!»[170] – «Катя, Катя, ты мой грех и погибель, и спасение и смерть». Поручик Милорадович опускается к ее ногам, и Катя чувствует, как о трепетные ее колени бьется тяжелое мужское сердце, бьется с ней, для нее, ею, и жалость (святая ли жалость, Катя?) теплой кровью разливается по ее ногам, животу, как огромный теплый шар катится по всему телу, поднимается к груди и плечам, но не душит ее, – а освобождает, расширяет, разрешает, и дышит она легко, как на очень высоких горах (помнит она, как в детстве мать ее, баронесса Буксгевден, возила ее в Саксонские Альпы). Она обеими руками поднимает лицо Милорадовича. Оно красно и залито слезами. И эти слезы, эта бедная любовь – предел, вершина всякой радости, больше ей ничего не надо. «Χορεᾐα ἀγγελική»[171] (Черным ужасом встает перед ней муж, брат, плотская любовь, шутовское унижение телесного соития.) Нежной, нежной рукой гладит она по голове Милорадовича и шепчет: «Успокойся, милый, успокойся. Люби бедного Иисуса, люби его сердце, люби меня. Все пройдет. Успокой своё сердечко». А он в ответ только вздыхает, как наплакавшийся мальчик, потом вздохи становятся все реже и реже, и он засыпает, положив голову к ней на колени. Во сне лицо его с чуть припухшими губами и длинными мокрыми ресницами – счастливое и спокойное.

Через два дня пишет Семеновского полка поручику Алексею Григорьевичу Милорадовичу Екатерина Филипповна Татаринова записку: [ «Когда ты был у меня, душенька, то я была в ту ночь вся у престола и просила для тебя сил. Очень была наказана, что поддалась несколько, и то только на одну минуту, на твое худое желание. Нет, мой друг, не так побеждают врага на сем пути, что природные люди удовлетворяют себя и тем облегчаются. Нас Дух Святой и сила его только может облегчить. Я уверена, что тебе враг сие внушил и укрепляет тебя в намерении твоем, внушая тебе мысли о возможности сие сотворить. Молитвою и смирением истребляй сего врага, ибо он нас всегда искушает тем, чем мы ему в мире служили».]

VIII

Предписание Первоприсутствующего в Святейшем Синоде Михаила, Митрополита Новгородского и Петербургского, Архимандриту Суздальского Спасо-Ефимовского Монастыря Парфению, июля 1820 г. Секретно.