Повесть о Татариновой. Сектантские тексты [litres]

Жаркий, душный, душистый ветер,
Звон непрерывный, в жилах свирель,
То вчерашний ли хмель,
Или жаркая вьюга, круженье, пенье,
                                                       радельный вечер.
Как оперенные стрелы – глаза его, он —
                                                            шестикрылый.
Гончаровой снились такие ангелы
                                                  в московских снегах.
Гость крылатый, ты ли, ты ли?
Ведь сказано – любовь изгоняет страх.
Сладкий ужас залил мне грудь и плечи,
Песню нудишь, а из губ запекшийся рвется крик.
Какой знахарь от смертельного поцелуя излечит?
А прежде ты был мне добрым братом,
                       мой страшный, мой страстной,
                       мой страстный двойник.
Вот раздвинулись бесшумно стены, мы летим
                                     над Васильевским островом,
Вот мелькнуло Адмиралтейство, Россия, потом,
                       покачиваясь, поплыла ржавая земля.
Ты распластан и пригвожден крылами острыми
К носу воздушного моего корабля.
Лечу зигзагами по небесному черному
                                                              бездорожью,
Бездорожный волк бежит по черному снегу
                                          яростным талым мартом,
Прямо в глаза мне глядят грозные глаза Божьи,
А я обеими руками прижимаю к себе российскую,
                                рваную, географическую карту.

Январь 1922

Разговор

Не до любви нам, поправшим смерть смертью,
Был бы хлеб да Бог, а любви не надо.
– Нет, ни хлебом ни Богом не утолить
                                                  ненасытного сердца,
А над сердцем бывают только Пирровы победы.
Можно сердце камнями завалить, можно
                                  выстроить Эпирские фаланги,
Можно из людей и слонов воздвигнуть к небу
                                                           пирамиды туш,
И будет черный ангел
Искать праведные среди неправедных душ.
Можно звоном, лязгом, криками битвы
Заглушить сердца горестный робкий стон,
Но через сотни лет, в чужой перед чужим Богом
                                                                      молитве,
Он зазвучит как псалом.
Сердце, как коршун цыплят, сжирает
                                               пространство и время,
Двухтысячелетнее бремя Любви поведай.
– Сухая и жаркая, как груда песка,
Сжигает меня тоска
Златошлемого эпирского царя,
Когда он смотрел, как римская заря
Вставала над его победой.

Июль 1921

Была ты как все страны страной
С фабриками, трамваями и калеками,
С грешными городами и чистыми реками,
И зимой была стужа, а летом зной.
И были еще просторные поля, буйный ветер
                                          и раскольничьи песни —
– Сударь мой, белый голубь, воскресни —
А Европа, слушая Шаляпина, ахала
– Какого гения породила черепаха —
Черепахой была ты, а стала от Черного моря
                                               до Белого моря лирой,
Плоть твою голубь расклевал и развеял
                                                            по полю ветер,
Снится в горький вечер пустому миру —
Ни трамваи, ни фабрики, ни Шаляпины, а песня —
Сударь мой, белый голубь, воскресни.
……………………………….
Облаченная в злобу врагов и друзей,
Прижимая к груди огромную русскую лиру,
Я стою и свищу и пою, мир земной,
                                                    у твоего изголовья,
А ты исходишь ко мне потаенной
                                                   хмельною любовью.

Январь 1921

Юр. Юркуну