Повесть о Верещагине

— Совершенно верно, Петро, идея! — воскликнул Верещагин. — Придется еще разок тебя изобразить, именно таким — небритым, с изморозью на волосинках и, разумеется, в зимнем одеянии. Кончено — решено! Снимай свою одежонку, надевай на себя наполеоновскую шубу, и я тебя разделаю. Лида, налей Наполеону стакан портвейна, чтобы у него краска в лице заиграла…

И не успел Филиппов опомниться, как Верещагин расставил мольберт, приготовил краски на палитре и сразу за работу. Привалившись спиной к бревенчатой стене, Филиппов искоса посматривал на картины, стоявшие на полу возле стен, на полках и на диванах, и рассуждал:

— Вот если бы не было этой картины, где французы расстреливают наших мужиков, то, глядя на эту, где неприятелей заметает и хоронит вьюга, мне было бы жалко их, французишков, но когда просмотришь всё, то получается одно единое целое, как песня, из которой слова не выкинешь. И по-моему, закончить так надо: не похоронной вьюгой, эта картина хороша перед самым концом. А какая запевка, такой и конец у песни. Так лучше будет.

— А ведь ты прав, Петро! — удивился Верещагин. — Я понял твою мысль. Серия картин должна начаться портретом Наполеона — того Наполеона, гордого и надменного, который только что пришел в Москву и уверенно ожидает мира, а завершается цикл картин изображением Наполеона, которому казаки побриться помешали!.. Такого Наполеона никто еще не изобразил. — Увлеченный этой мыслью, Верещагин продолжал с упоением работать над последним портретом Бонапарта. И продолжал размышлять вслух, беседуя с собой и натурщиком:

— Да, Петро, в нынешнем веке никому еще не уделялось столько внимания, как Наполеону. И в литературе, и в живописи портретной и батальной, и в скульптуре. Вот и я свою руку приложил…

— Да, вы-то здорово приложили!..

— Как мог, Петро, так и приложил. Его современники, знаменитые художники — Давид, Жерар, Гро и другие оставили потомству прекрасные изображения Наполеона, прославили его. У меня не та задача. Сегодняшний портрет «Наполеон в зимнем одеянии» будет не только завершением моих картин этого цикла, но больше того, он подскажет зрителю, даст ему понять и почувствовать, что с могуществом этого полководца навсегда покончено. От прежнего Наполеона ничего не осталось. Таким его можно брать под конвой — и на остров Святой Елены.

Работал над этим портретом Верещагин не отрываясь, целый день. Сердито урчало в животе у натурщика. Время подходило к ужину, а еще не подавали обеда. Наконец. Лидия Васильевна поставила две большие миски густых щей из баранины. Мигом они были опорожнены. Затем появились на столе тарелки с жареной рыбой, кисель из клюквы и два стакана молока.

— Спасибо, хозяюшка, давненько так крупно не кушал. С такой прожорливостью, как у меня да у Василия Васильевича, нам долго износу не будет. И болезнь всякая стороной пройдет, — сказал, зевая и крестя рот, Филиппов.

— Даже с точки зрения медицины это верно, — поддержал Верещагин — а я, кажется, и не наелся.

— Я тоже! — весело воскликнул натурщик. — Работа не тяжкая, а сидишь, сидишь и чувствуешь…

— Мне, Лида, ничего не надо, а Петру подкинь чего там есть на кухне.

— Разве еще мисочку щей?

— Нет, щи теперь не к месту, а нет ли чего полегче? Скажем, киселя с медком или еще молочка с булочкой? — спросил Филиппов. Выпив кринку молока, Петр за Верещагиным прошел в мастерскую.

Продолжать работу было уже поздно. Солнце садилось за Серебряный Бор, в подмосковные рощи. Освещение в мастерской изменилось, стало смеркаться.

— Ну что ж, Петро, друг мой! Портрет я дорисую без тебя, за этим дело не станет. Так, говоришь, в «Гранд-Отель» поступать собираешься? Дело хорошее! Там от одних чаевых разбогатеть можно.

— Если умеючи жить, — согласился Филиппов.

— По знакомству устраиваешься?

— Нет, сказал я хозяину гостиницы, что я верещагинский «Наполеон», а он выспросил меня о том, как я попал в «Наполеоны», и говорит: «Приходи в официанты, мне лучшей рекомендации и не надо».

— Чего доброго, тебе еще рекламу создадут, — засмеялся Верещагин, и глаза его сузились, а широкая, расчесанная надвое борода затряслась от добродушного смеха.

На прощанье он рассчитался с натурщиком и пообещал навестить его в ресторане «Гранд-Отель». Расстались они добрыми друзьями…

На выставках