Повесть о Верещагине

На грузинских праздниках он любовался грациозными народными танцами и плясками. Бывал у грузин на богомольях, где видел, как около древних храмов, не заходя во время богослужения в церкви, грузины располагались на траве, пили вино, ели вареный кулеш из пшена и, чтобы не утруждать себя молением, давали своему попу добрую толику вина и баранины. Понимающий толк в подаяниях поп молился за них, а они, пригретые солнцем, угощались, пели и плясали, не дожидаясь конца церковной службы. Такое вольное отношение грузин к религии напомнило Верещагину череповецкие престольные и пивные праздники. Спустя две-три недели Василий Васильевич продолжал путешествие. В окрестностях уездного города Шуши, где-то в деревнях, находились русские поселенцы, высланные из разных мест России, инаковерующие — духоборцы и молокане. Там же, в городе Шуше и около, проживали фанатичные мусульмане. Верещагин на перекладных почтовых тройках поспешил в Шушу на религиозный праздник, который по обыкновению должен был сопровождаться обрядами секты шиитов. Об этих обрядах Верещагин наслышался еще в первый свой приезд в Закавказье, но тогда он не смог побывать на празднике мусульман. Шуша когда-то была столицей карабахских ханов. Город населяли татары, особенно отличавшиеся религиозным фанатизмом. Когда Верещагин въехал в город через крепостные ворота и оказался на городской площади, ярко освещенной множеством факелов, его глазам представилась достойная удивления картина мусульманского празднества в честь Хусейна — внука Магомета. Сотни мусульман, поощряемых муллами, прыгали на площади, бесновались и кричали дикими, истошными голосами. В этом гаме слышалось ржанье перепуганных лошадей, гремели и грохотали барабаны, звенели медные сковороды и тарелки.

Сначала художник-путешественник, не привыкший удивляться, остолбенел при виде такого зрелища, но, присмотревшись ко всему этому и узнав, что такое «празднество» будет продолжаться в течение десяти дней, он занялся своим делом — зарисовками кающихся дервишей, добровольно истязающих себя фанатиков. Кроме того, Верещагин стал ежедневно записывать свои наблюдения над своеобразными мусульманскими обычаями. В те дни в Шуше, около древней мечети, в каравай-сарае, на подмостках, заменявших сцену, он видел представление уличного спектакля — мистерии, с участием актеров-фанатиков из секты шиитов, показывавших мучения имамов — дальних и ближних родственников прославленного богоподобного пророка Магомета.

Стоны и вопли, рыдания и крики слезоточивых зрителей заглушали и прерывали игру самобытных актеров и гастролеров-персов, знатоков всей этой обрядности. Но самым жутким был десятый и последний день праздника в честь Хусейна, погибшего в неравной схватке с арабским халифом Езидом. Верещагину, делавшему в тот день зарисовки, казалось, что ничего ужаснее, фанатичнее и глупее нельзя придумать.

Вечером при свете горевших, пропитанных нефтью тряпок, расстроенный и уставший от подобного зрелища, с альбомом под мышкой, он возвратился к месту своего временного жилья, в глиняную саклю при разгонной почтовой станции. После короткого отдыха в сакле он записал в тетради то, что увидел на празднике в Шуше:

«В толпе народа, на городской площади в Шуше, я был свидетелем зрелища, подобного которому по фанатизму и дикости, вероятно, не сохранилось в наше время ничего и нигде. Протяжные крики: «Хусейн, Хусейн!» — дали знать о приближении процессии, которая вскоре и показалась. Впереди тихо двигаются режущиеся: несколько сот человек идут в две шеренги, держась левой рукою один за другого, в правой у каждого по шашке, обращенной острием к лицу. Кожа на голове фанатиков иссечена этими шашками; кровь льется из ран ручьями так, что лиц не видно под темно-красной корой запекшейся на солнце крови, только белки глаз да ряды белых зубов выделяются на этих сплошных кровяных пятнах. Нельзя без боли смотреть на режущихся таким образом малолетних, идущих в общей шеренге, в голове шествия…»

«Да не сон ли это? — подумал Верещагин, представив все виденное на площади в Шуше. — Нет, не сон!» Он развернул листы альбома и стал рассматривать сегодняшние беглые, но довольно четкие и удачные зарисовки, сделанные им с фанатичных самоистязателей. И снова брался он за карандаш и заносил в тетрадь свои впечатления:

«В середине, между рядами режущихся, идут главные герои дня, ищущие чести уподобиться своими страданиями самому Хусейну, — полунагие фанатики, израненные воткнутыми в тело разными острыми предметами. Лицо такого мужа украшено наподобие зубцов короны тонкими деревянными палочками, заткнутыми за кожу на лбу и на скулах, до ушей; тут же подвешены небольшие замочки; складные зеркальца нанизаны на груди и на животе, они прицеплены на кожу проволочными крючками. На груди и на спине привязаны концами, крест-накрест, по два кинжала, привязаны так плотно, что достаточно малейшего неловкого движения — и лезвия их врежутся в тело. С боков так же не безопасно расположены острые обнаженные сабли с накинутыми на концы их цепями…»