Повесть о Верещагине

…На склоне темных берегов
Какой-то речки безымянной,
В прохладном сумраке лесов,
Стоял поникшей хаты кров,
Густыми соснами венчанный.
В теченьи медленном река
Вблизи плетень из тростника
Волною сонной омывала
И вкруг него едва журчала
При легком шуме ветерка.
Долина в сих местах таилась
Уединенна и темна,
И там, казалось, тишина
С начала мира воцарилась…

— Да, уж что говорить, складно сложено! — отозвался Степан. — Мы так не умеем. У нас проще — шуточки да прибауточки, да песенки-коротушечки. А это для ученых придумано. Нам так не сказать.

— Всему свое время, Степан. Дойдет грамотность и до мужика. Пушкин для народа — свой человек…

— Дай бог. И то в Пертовке нынче грамотеев прибавилось. Теперь по усопшим есть кому и кроме дьякона псалтырь читать…

Усталые, сидели они и лениво, неторопливо разговаривали о делах деревенских, о Степановых заботах, непосильных оброках за отошедшие мужикам земельные обрезки. Наговорились вдосталь, и оба, пригретые солнцем и баюканные тихим шелестом листвы, вздремнули в утомлении. Катайко вытянулся на траве, и, как только услышал всхрапывание охотников, тоже заснул, не тревожась за их покой. Проспали они всю короткую июньскую ночь и проснулись, когда стало холодновато от утренней росы и некстати потянул ветерок, заволакивая небо облаками.

Степан умылся из ручейка, вытер лицо рукавом холщовой рубахи.

— Без солнца я, Васятка, не ходок. В лесу без солнышка недолго заблудиться. Однако не потеряемся, — заверил он.

— Да, действительно, облака толстые, сквозь такую толщу солнца не дощупаешься.

— Нет, в своих-то лесах где тут заблудиться! Ручеек выведет. Видишь, щурята и окуньки играют — значит, недалеко большая рыбная река. А по Шексне, по бурлацкой тропе, по бечевнику рано ли, поздно — до дому доберемся. Только ручеек этот нас, видать, вымотает. И чем дальше от дому, тем пуще есть захочется.

— Это верно, — согласился Верещагин. — Я, пожалуй, сейчас бы позавтракал — чай-кофе, яишенку. Что ж, будем двигаться дальше.

Берегом, заросшим ивняком, зашагали они по течению извилистого ручья, местами такого узкого, что перешагнуть можно, местами переходящего в глубокие бочаги-омуты.

Густые темно-серые облака низко нависли над лесом. Ветерок шумел и посвистывал, гуляя по остроконечным вершинам хмурого ельника. Невеселыми выглядели охотники, шли не разговаривая, держа наготове ружья — не вывернется ли из-под ног тетерев. Тот и другой все больше подумывали о еде.

— Правду старики бают, — сказал Степан, — идешь в лес на день, бери хлеба на неделю. Ужели никого не подстрелим?.. Придется тогда о рыбешке подумать.

И вдруг у поворота ручья, в бочаге за кустарником, послышалось кряканье утки. Катайко застыл на месте, навострив уши. Степан и Верещагин тихонько из-за кустов подкрались к бочагу. Утка плавала в окружении дюжины крохотных, беспомощных утят и ловила мошкару.

— Это не наша добыча, — рассудил Степан. — Матку убивать не будем, иначе эти крошки загибнут. Пойдем дальше.

Катайко хотел кинуться в бочаг за добычей, но его остановили сердитым окриком: «Тубо!» Утка нырнула, за ней нырнули утята и скрылись в густой траве под нависшей разлапистой елью. Охотники шли и шли, куда вел их лесной ручей. В темноводных бочагах плескались щуки.

Выбрав неглубокий, заросший травой бочаг, Степан остановился:

— Здесь, Васятка, мы рыбкой полакомимся. Проходы из бочага узкие. Изловим!..

— Попробуй, каким же это способом? — недоверчиво посмотрел Верещагин на своего спутника.

— А подштанники на что? Разводи костер. Рыба будет. — И, положив ружье на бережок, Степан разулся, снял подштанники, завязал у них концы; затем вырезал ивовый прут и сделал из него подобие обруча, обтянул гашником, получилось нечто похожее на садок. И пока Верещагин разводил костер из сушняка и бересты, Степан помутил батогом воду, потом несколько раз прошел по бочагу, доставая оттуда фунтовых щук и выбрасывая их на берег.

— Вылезай! Хватит! — кричал Верещагин, складывая трепещущих рыб около костра. — Куда их столько, не продавать же! Уже десяток!..

Щук выпотрошили; просунув каждой в пасть по ивовому прутику, зажарили над пылающим костром. Были щуки превкусными, хотя приправы кроме двух щепоток соли, у охотников не оказалось. У костра за едой повеселевший Степан стал рассказывать Верещагину, как в молодости он в здешнем лесу и оленей и лосей стреливал пулей, а нынче вот на эту животину никак нельзя нарваться, чтобы говядинкой себя побаловать.