Повесть о Верещагине

— На слова мы тоже не скупимся, — не поняв иронии художника, подметил Гирдельстон. — На разных языках мы выпускаем в Индии около полутысячи газет, а кого слово не берет, тех агитируем артиллерией. В наш век цивилизации иного выхода нет. Британия правит морями, она знает, что делать и на берегах, ей подвластных… — Гирдельстон, сидевший за одним столиком с супругами Верещагиными на палубе океанского парохода, весело заулыбался. Верещагины поднялись с мест и молча направились в свою каюту. Елизавета Кондратьевна взяла за руку Василия Васильевича, посмотрела в его побледневшее лицо и, встретив хмурый взгляд, спросила:

— Вася, тебя, кажется, возмутила беседа с этим наглецом?

— Ерунда! — ответил ей Верещагин. — Побеседовав с ним, я сразу представил себе, как эта особая английская казнь в Индии выглядит в действительности… Это, должно быть, ужасный способ покорять непокорных. Мимо таких явлений нельзя проходить равнодушно.

Они вошли в каюту. В открытый иллюминатор врывался освежающий морской ветер. Вдалеке в дымном мареве виднелись смутные очертания берегов Бенгальского залива.

В Индии

В индийском городке Агра, перед тем как продолжить путешествие, Верещагин нанял переводчика родом из Бомбея, владевшего английским языком и несколькими языками народов Индии. Когда складывали дорожные вещи на арбы, запряженные волами, Верещагина разыскал Гирдельстон и, протягивая руку, неожиданно произнес четко по-русски:

— Добрый день, здравствуйте! — Затем он стал спрашивать на немецком языке, не наговорил ли чего лишнего при первом знакомстве супругам Верещагиным.

— Куда прежде всего желаете поехать, господин Верещагин?

— Думаем направиться к столице Непала, в Катманду; оттуда поехать дальше, побывать на величайшей горе в мире, на Монт-Эвересте, — ответил Верещагин. — Хочется посмотреть на мир с этих высот. С горы, говорят, видней.

— О, это совсем неплохо! — воскликнул англичанин. — Но знайте, экскурсия будет не из легких. Надеюсь в скором времени увидеть ваши новые картины.

Василий Васильевич расстался с Гирдельстоном и тронулся в путь. В одном из селений он встретился с другим англичанином — дельцом на все руки, доктором Симпсоном, директором госпиталя, владельцем фотографии и… начальником тюрьмы. Сверх того, Симпсон скупал опиум в окрестностях Банкипора и бойко торговал этим товаром в Китае и Тибете. Приметливым глазом Симпсон определил, что русский художник любознателен. Он принялся отговаривать Верещагина от поездки в Непал, убеждая, что туземцы не пустят русского художника в горы.

— Поезжайте в Сикким, — посоветовал Верещагину Симнсон, — там горы снеговые, просятся на полотно. Ехать туда удобно: до Ганга на лошадях, по Гангу до Караголы на пароходе, а там недалеко до подошвы Гималаев…

Верещагин поблагодарил Симпсона, сменил проводников и переводчика и отправился к Гангу — священной индийской реке. Немало путешествовал Василий Васильевич, но еще ни разу в жизни ему не приходилось видеть реки, подобной Гангу. На островках, вблизи от проходившего парохода, распластавшись, грелись на солнце крокодилы, тут же разгуливали крикливые стаи огромных птиц. Иногда, покачиваясь на волнах, плыли трупы индийцев: священная река была их кладбищем. В Караголе Верещагин и его спутница высадились с парохода и, наняв себе слугу, на лошадях направились к горам. За ними по горячим пескам двигался обоз с вещами и продовольствием. Дальняя дорога уводила их в горы, поднималась всё выше и выше. Стояла страшная жара, в селениях встречались совершенно голые люди. К ночи становилось немного холодней. Приходилось менять одежду. Не страшась ночного холода и неизвестных дорог, двигались Верещагины дальше. Поздней ночью они устраивали привал, отдыхали под открытым небом.

Высочайшие горы — Горизанкар (она же Монт-Эверест) и Канчинга, днем маячившие на огромном расстоянии, теперь погружались в темноту ночи, и только вершины их, освещаемые закатным солнцем, горели ярким светом.

Василий Васильевич не вытерпел, разместился около горевшего костра, стал писать этюд. Ложась спать под теплое одеяло, он тихо спросил жену:

— Спишь, Лиза?

— Нет, думаю: куда и зачем мы с тобой приехали?..

— Не те думы у тебя, дорогая.

— А о чем же думать? Не об англичанах ли, которым все прощают грабеж в этой чудесной и несчастной стране?

— Да, именно грабеж, а не хозяйничание. Земля, всякая земля, принадлежит не тому королю или царю, чьи солдаты топчут ее или чьи броненосцы дымят у берегов. Земле хозяин тот, кто с сохой или мотыгой трудится над ней, поливает ее своим потом. Завоевательные войны — самая жесточайшая несправедливость из всех несправедливостей на земле. А знаешь, Россия в которой стороне? Вон там, под яркой Полярной звездой… Ты что, уже уснула?..

— Нет, я слушаю.