Повесть о военных годах

Больше мне не приходилось встречаться с такими командирами, как Колбинский, которые умели бы так понимать обстановку и предугадывать события. За примером далеко не ходить: самоходки в лесу рассмотрел. И Новожилов, и я, и командир танка, и все смотрели в ту же сторону — и ничего не видели. По каким приметам, какая интуиция подсказала Андрею, что в кустах враг, одному ему только известно. Что ни говори, мудро воевать умеет… — Лыков запнулся, с трудом, будто твердый комок проглотил, — умел Колбинский… — тихо поправился Степан и опустил голову.

— «Тяжело раненный, капитан оставался в строю, сам командовал по радио. И фашисты не прорвались. Отец ваш, ребята, выполнил свой долг с честью, как коммунист, как советский танкист, как герой своего народа…» — заключительным печальным и в то же время торжественным аккордом прозвучали в наступившей тишине громко прочитанные строки из солдатского письма ребятишкам комбата.

Вот уже поставлена последняя подпись под письмом, но никто не уходил. Несколько минут сидели молча. Думалось о будущем, о предстоящих боях. Все помыслы, все чувства свои Андрей Колбинский отдал Родине, победе. И при мысли, что он не дожил до победы, больно сжималось сердце.

…Ночью в деревушку Чадыр, где расположилась наша бригада, разведчики привели группу захваченных ими в лесу пленных. Сейчас их выстроили перед домом.

— Ну-ка, освети мне всю эту компанию! — крикнул комбриг шоферу бронетранспортера, на котором доставили пленных.

Сильный свет фар заставил зажмуриться прижавшихся друг к другу грязных, оборванных солдат в немецкой форме. Полковник не успел сделать и двух шагов к ним, как из бронетранспортера выскочил кто-то и со страшным криком метнулся к пленным, опередив комбрига. Все оцепенели: столько боли, отчаяния и ужаса было в этом нечеловеческом крике. Шофер, испугавшись, выключил свет.

— Свет, ради всего святого, свет! Товарищ полковник, умоляю, скорее свет! — звучал из темноты отчаянный призыв.

Снова вспыхнули фары. В центре группы судорожно вцепился в борта шинели одного из пленных сержант-разведчик. Пленный, видимо, еще в темноте пытался оторвать от себя разведчика, но при свете, заглянув ему в глаза, должно быть, увидел в них что-то такое, что заставило его отшатнуться и бессильно опустить руки.

— Коваленко, — окликнул Оленев, — в чем дело?

Он обращался к лучшему разведчику нашей бригады, на редкость веселому, общительному и очень светлому пареньку. Обычно от того веяло юношеским задором, а сияющие глаза, казалось, радовались всему: и боевой удаче товарищей, и ясному дню, и найденному красивому цветку, и хорошей песне на привале. Он знал множество украинских песен и пел их приятным тенорком, аккомпанируя себе на гармони. Если где-нибудь в самой напряженной обстановке слышался смех, — значит, там был Коваленко.

Подчеркнуто подтянутый, с непокорно выбивающимся чубом из-под лихо надетой набекрень пилотки, сияющий множеством орденов — таким запомнился мне разведчик. Сейчас он с силой отшвырнул пленного и брезгливо отряхнул руки.

— Сержант Коваленко, — приказал Оленев, — доложите, в чем дело!

— Товарищ полковник… — растерянно обратился к комбригу Коваленко.

— Я не немец, — перебил сержанта пленный и вышел из шеренги. Он говорил на чистом русском языке. — Это мой младший брат.

Коваленко весь передернулся, будто его кто ударил плетью. Старший брат нашего общего любимца, кавалера трех орденов «Слава» и еще семи орденов и медалей, бесстрашного разведчика, лихого запевалы, отличного стрелка-пулеметчика Коваленко оказался предателем. Коваленко-старший пытался уйти с немцами и скрыться от гнева и кары народа. На допросе у комбрига он так же легко, как раньше предавал Родину, рассказал все, что знал о группировке противника.

А на крыльце хаты тяжелыми мужскими слезами плакал сержант Коваленко, умоляя замполита дать ему возможность собственной рукой расстрелять мерзавца.

— Мы не расстреливаем пленных, — возразил Оленев.

— Так то ж немцев… а это… позор нашего рода… Гадина без имени…

Именем Союза Советских Социалистических Республик предателю объявили смертный приговор. Его привел в исполнение гвардии сержант Коваленко.

«МЫ — СЛАВЯНЕ! ОДНА КРОВЬ!»

Утром двадцать девятого августа наши танки по вновь наведенным мостам перешли Прут и вступили на землю Румынии. Непривычной для глаза и совсем непонятной, особенно для молодежи, была чужая земля. С недоумением смотрели танкисты на поля, нарезанные причудливыми крохотными кусками и расстилавшиеся перед ними, как большое лоскутное одеяло. С удивлением рассматривали быков с большими прямыми и острыми, как мечи, рогами. Быки, мерно покачивая головами, поблескивали большими черными бездумными глазами, тащили телегу с высокими бортами, напоминающую нашу двуколку.