Повесть о военных годах

— Офицер связи гвардейской танковой бригады Третьего Украинского фронта! — в первый раз с гордостью назвала я свою должность.

— Командир стрелкового полка войск Второго Украинского фронта! — официально ответил мне подполковник, и лицо его расплылось в широчайшей радостной улыбке: — Давай поцелуемся, товарищ Третий Украинский фронт!

Под громкое «ура» мы троекратно, по-русски, расцеловались. Я передала командиру полка просьбу комбрига: как можно скорей атаковать засевших в лесу фашистов.

Забыв об усталости, пехота атаковала лес. Зажатые между пехотой и нашей высоткой, немцы даже не пытались сопротивляться, предпочитая почему-то сдаваться невидимому врагу с высотки. Ребята сверху указывали дорогу в плен — небольшую лощину. Там под надзором разведчиков уже собралось немало пленных.

Пока пехота прочищала лес, командир стрелкового полка, взобравшись на наш КП, рассказывал новости:

— Им теперь гроб. Румыния двадцать четвертого августа вышла из игры. Она прекратила военные действия против Советского Союза. Войска Второго Украинского фронта уже целиком овладели румынским берегом Прута и идут по обоим берегам.

Оказалось, с частью войск, шедших по левому берегу, мы и встретились. Связавшись с Луговым, узнали, что к нему также подошли стрелковые части Третьего Украинского фронта. Кольцо окружения румыно-немецкой группировки «Южная Украина» замкнулось.

К вечеру мы вышли из леса и соединились с частями нашей бригады. При одном взгляде на почерневшего, с ввалившимися глазами Лугового исчезла радость, вызванная встречей с товарищами. На траве под кустом шиповника лежал Колбинский. Над ним склонился врач стрелкового полка, несколько поодаль, обнажив головы, стояли танкисты 3-го батальона. Колбинский умирал.

Твердый удушливый комок подступил к горлу: слез не было. Сейчас каждый из нас готов был отдать свою кровь, чтобы вызвать хотя бы слабый румянец на посеревшем лице Колбинского. Но что сделаешь, чтобы задыхающийся человек мог легко вздохнуть? Самое страшное, когда ничего, ничего уже нельзя сделать.

Луговой шепотом рассказал, что летчики несколько раз пытались на маленьких «У-2» забрать Колбинского и не смогли приземлиться. А теперь, когда подоспел врач, было уже поздно.

— Много крови потерял, — покачал головой врач. — Была бы кровь… переливание сделать… Может, была бы надежда.

— Возьмите мою! У меня хорошая, первой группы. — Незнакомым, приглушенным голосом сказал Максимов и поспешно рванул рукав своей гимнастерки так, что отлетели пуговицы.

— Да, да, — ухватился за эту мысль врач, — попробуем последнее средство.

Кузьмич лег рядом с Колбинским. Стало очень тихо. Только легкий ветерок шелестел в кустах, пригибая к изголовью танкистов тонкие ветки шиповника. Чуть-чуть шевельнулись губы раненого комбата. Луговой склонился низко-низко, но не разобрал уже слов, Колбинский прерывисто, глубоко вздохнул…

Лицо у капитана стало спокойным и немного строгим. Тело не напряжено. Оно лежало мягко на зеленом ложе. И только окровавленные бинты на ногах да струйка алой крови, медленно стекающая из резиновой трубки по его безжизненной руке, говорили о том, что свершилось непоправимое.

Солнечный луч осветил кусты шиповника, еще ярче стали его ягоды, будто это кровь Колбинского, пролитая за освобождение этой земли.

Вечером бригада сосредоточилась около деревни Чадыр. Несмотря на усталость, я чувствовала, что не засну в эту ночь: перед глазами стояло строгое лицо погибшего Колбинского. Неудержимо тянуло в 3-й батальон: хотелось поговорить с кем-нибудь о Колбинском, забыть о смерти и вспомнить его живого, сильного и мудрого и таким сохранить в памяти на всю жизнь. Хотелось побыть вместе с его боевыми товарищами, услышать о последнем бое их комбата.

Не меня одну привели такие мысли в тесную хату, занятую штабом 3-го батальона. Пришли танкисты из батальона Ракитного, офицеры и солдаты штаба, разведчики, автоматчики. Примостившись на краешке скамьи, прислушалась к рассказу капитана Лыкова:

— …Цветущая Долина — очень нескладная деревушка — и впрямь в долине. Сзади лес, впереди лес, справа и слева холмы с рощами. Это та самая деревня, где мы заняли оборону, выйдя из леса, — пояснил Лыков мне, как опоздавшей к началу рассказа. — У второго батальона танков меньше, чем у нас, и майор Луговой приказал им занять оборону со стороны леса, сзади, ну, откуда мы пришли. Остальное досталось на нашу долю.

Танки Колбинский расставил почти в деревне, у крестьянских домиков в огородах, а один взвод — на скатах холма, метрах в восьмистах справа. Слева-то — рощи, что на холмах переходили в лес, вот Андрей и решил держать тот лес под наблюдением.

Не успели мы еще толком расставить машины, как прямо на шоссе из-за поворота появился противник. Впереди танки. Идут на полной скорости и садят из пушек по деревне куда попало. Я к Андрею подбегаю. «Встречать, — кричу, — надо!» Но он стоит, будто не слышит. «Ну и гады! По мирной деревне стреляют. Удирают, а гадят на прощанье», — только и процедил сквозь зубы.