Повесть о военных годах

Не успела я и ахнуть, как он, прихватив плоскогубцами конец осколка, вытащил его. Повертев им перед моим носом с торжествующим видом: «Вот, смотри-ка», — Евгений отбросил плоскогубцы с осколком на землю, но вдруг пошатнулся страшно побледнел, глаза у него закатились. Его успели подхватить. У меня на мгновение сердце остановилось от ужаса: вот хлынет из открытой раны кровь и погибнет наш решительный вихрастый комбат, самый молодой командир танкового батальона. Но ничего особенного не произошло. Рана даже почти не кровоточила. Новожилов быстро пришел в себя, ощупал голову и решительно потребовал перевязки. У меня плохо слушались руки, когда я осторожно сооружала на его голове шапку-повязку. Во время перевязки Новожилов держал себя уже совсем молодцом, приложился к поднесенной кем-то фляжке, крякнул вместо закуски и улыбнулся.

— Все в порядке, а говорила: нельзя. Эх ты, бывшая медицина!..

Уже на танке Новожилов, вспомнив о чем-то, быстро вернулся, озабоченно пошарил по земле, нашел свой осколок, аккуратно завернул его в обрывок бинта и спрятал в боковой карман гимнастерки. Двое суток, почти не прекращая боев, мы двигались вперед — днем и ночью, ночью и днем.

Тяжело танкистам. Это уже не просто усталость — это крайнее напряжение воли, ума, нервов и мускулов, которые, кажется, вот-вот не выдержат больше и треснут. Но вот снова бой — и люди шли и выигрывали его.

Трудно описать дни безостановочного движения и коротких кровопролитных боев, бессонные ночи и ночные бои, озаряемые вспышками выстрелов, подбитые танки, высокие свечи черного дыма над горящими танками.

Как передать тяжелые будни действий танковой части во вражеском тылу? Разве можно рассказать, в какую минуту вздулись вены на руках водителей, в какой день и час охрип радист, повторяя дни и ночи: «Бутылка, Бутылка, я Линкор, как меня слышите? Прием»?

Разве можно сказать, когда налились кровью глаза командиров, глаза, которые не имели права спать, которые должны были видеть и видели сквозь ночь и туман! Трудно вспомнить, в каком месте и в каком бою сброшен с танка вражеской пулей автоматчик. Видит только командир, что редеет его десант. Перестали считать молодые танкисты царапины и вмятины на броне своих машин, задрались тонкие подкрылки над гусеницами, забрызганы грязью и кровью катки. Только на карте у начальника штаба отмечены братские могилы, помечены места, где оставлены сгоревшие в бою танки, да бессонные оперативные работники, скрипя перьями, составляли сухие по форме и, как поэма, яркие по содержанию оперативные сводки по состоянию на такой-то час, где пересчитаны потери свои и противника и победные трофеи бригады.

Мне кажется, что оперативные сводки надо читать перед строем, как реквием погибшим, как лозунг, призывающий к новым боям. Я не берусь описывать боевой путь бригады, цель моя — рассказать о тяжелом, героическом и благородном боевом труде танкистов, о патриотизме простых советских парней в танковых шлемах и засаленных комбинезонах, о самоотверженности и самопожертвовании, о ненависти к захватчиками и о любви советского народа ко всем народам.

К большому селу, или, вернее, к небольшому городку, Бойт мы пришли к вечеру. Комбриг приказал занять круговую оборону и здесь заночевать: и люди и машины нуждались в отдыхе. Танковые батальоны заняли оборону по окраинам. Мы знали: противник близко, — и знали, что он идет сюда.

Танкисты возились у своих машин. Заместитель командира по технической части раздобыл где-то немного горючего и старался по справедливости распределить его между танками. Бодрствовали и автоматчики. Быстро отрыв щели, они тоже суетились около танков. Обычно ревнивые, когда речь шла об их машинах, танкисты на этот раз охотно допускали своих «пассажиров» к заправке и ремонту, а те беспрекословно выполняли черную работу: очищали танк от грязи, таскали горючее и масло. Командир автоматчиков даже вступился было за них.

— Пойди отдохни, — поймал он за рукав одного солдата, согнувшегося под тяжестью двух ведер.

Солдат удивленно вскинул на него глаза:

— Что вы, товарищ майор! Я потерплю еще малость. Я ж живой человек, а она, машина, сама для себя ничего не сделает, за ней уход нужен.

Слово «машина» солдат произнес с уважением, чуть-чуть снисходительно и нежно, как сказала бы женщина о своем очень умном, большом и неуклюжем муже: «Он очень умный, профессор, мой муж, но, что поделаешь, голодный будет, если меня нет дома, сам себе супа не разогреет».

Из дома, занятого под штаб, вышел Оленев. Чисто выбритый, он выглядел бы совсем отдохнувшим, если бы не покрасневшие от бессонницы глаза.

— Побрей своих штабных, — сказал он Луговому, — а я поеду в батальон.

«Побриться — это хорошо», — и сейчас же замелькали бритвы безопасные и опасные, с сияющими лезвиями. Казалось, что вместе с мыльной пеной не только очищалось лицо от колючей щетины, но и снималась усталость. Каждое движение блестящего лезвия как будто придавало новые силы. Однако «помолодеть» успели далеко не все: к городу подошли немцы.