Повесть о втором советнике Хамамацу (Хамамацу-тюнагон моногатари). Дворец в Мацура (Мацура-мия моногатари)

Она и раньше была расположена к Тюнагону, он становился ей все милее, а после рассказа принца ей хотелось, не обращая ни на кого внимания, встречаться с ним. Но Первая императрица и другие наложницы распространяли о ней отвратительные сплетни и только ждали повода, чтобы погубить ее; и если бы пошли толки, что она, отдалившись от государя, ведет беседы с японским путешественником, она сама погибла бы, а ее сын и Тюнагон оказались бы в чрезвычайно трудном положении. По этой причине она воздерживалась от встреч с Тюнагоном.

7

Тюнагон о чувствах императрицы не догадывался и мечтал еще раз увидеть ее. «Издали она кажется похожей на японку, но своей манерой говорить совершенно отличается от Ооикими», — думал он. Императрица завладела его помыслами, но он ни на мгновение не забывал о своей родине.

Однажды, когда он невольно забылся, к нему приблизилась дочь генерала. Она казалось страдающей, глаза ее были устремлены в пустоту. Тюнагон хотел было рассказать ей о тоске по ней, которой постоянно была охвачена его душа, но в это мгновение Ооикими, роняя слезы, произнесла:

— Знаешь ли ты,
Кто виной,
Что я в море слез
Погрузилась
И стала рыбачкой?[101]

Тронутый ее печалью, Тюнагон сам горько заплакал и, залитый слезами, проснулся. Он долго находился под впечатлением сна. «Если Ооикими так неотступно думает обо мне после моего отъезда, то любовь ее ко мне велика. Я бездумно сблизился с ней, очень скоро оставил ее и отправился в дальнее плавание. Что она думает обо мне?» — размышлял он и уже не во сне, а наяву проливал слезы.

«Увидел во сне:
В стране, где солнца восход,
В сумерки
Сосны на взморье
С любовью меня вспоминают»[102]

, —

сложил он. Тюнагон вспомнил Ооикими, которая на рассвете в момент их прощания не могла сдержать своей печали и на которую нельзя было смотреть без жалости. «Если не прервется моя жизнь и я возвращусь в Японию, смогу ли загладить обиду, которую я причинил, покинув ее? Она, наверное, стала-таки женой принца Сикибукё. В таком случае положение Ооикими, любившей меня, очень печально», — размышлял он. Несколько дней Тюнагон не мог думать ни о чем другом.

8

Без особых событий год подошел к концу. В стране, куда Тюнагон прибыл по собственной воле, многое было для него мучительно, но принц, который внешне был непохож на отца Тюнагона, питал к нему те же чувства, которые существовали между ними в предыдущем рождении, и это давало Тюнагону силы с твердостью переносить тяготы в чужом краю.

Утро Нового года было таким же, как в любой другой стране, и подернутое дымкой небо и пение соловья[103] напоминали день Нового года в Японии. На ум приходило старое стихотворение: «А весна — не та же это весна?»[104]

Тюнагон вспомнил, как в былое время встречал с близкими Новый год, и, чтобы развеять тоску, охватившую его при мысли о дорогих его сердцу людях, оставшихся на родине, отправился в горы, сплошь, как ему рассказывали, покрытые цветущими сливами. Еще издали почувствовал Тюнагон аромат, далеко разносимый ветром, который нельзя было спутать ни с каким другим благоуханием, — сливы цвели повсюду, и гора казалась белой.

«Казалось издали,
Что белым полотном
Окутал гору снег.
Но вижу: склоны побелели
Отелив цветущих», —

сложил Тюнагон.

Затем он направился в местечко, которое называлось Персиковый источник. По берегам реки тянулись одни только персиковые деревья. Картина была столь прекрасна, что юноша не верил, что видит ее наяву.

«В древности очарованный цветами человек хотел дойти до места, где кончались эти персиковые деревья, он шел и шел, конца им не было, но он продолжал настойчиво искать и, наконец, услышал, как лаяли собаки. В том месте были какие-то люди. Ему дали персик, и он сделался магом. Вот как рассказывает легенда. Это те же самые цветы», — вспомнил Тюнагон. Предание об этом в далекие времена дошло до Японии, и Тюнагон знал его[105]. Многие об этом слышали, и юноше доставляло удовольствие думать, что только ему выпала такая удача видеть воочию это место.

9

Министры и другие важные сановники, у кого были дочери на выданье, размышляли: «Пусть Тюнагон чужеземец и останется у нас недолго, но если бы он женился на моей дочери! А если бы у них родился ребенок, это была бы память о таком необыкновенном человеке. Какая была бы радость!» Сделав необходимые приготовления, они приглашали Тюнагона к себе в дом, но сам он думал: «Я и у себя на родине не помышлял о таких соблазнах, а уж в чужой стране и вовсе не пристало. Если бы я отважился на такое, то столкнулся бы с большими препятствиями, собравшись возвращаться домой».

Третий принц говорил ему по секрету: